Я, опешив, повторил, что требуются консультации за границей, дорогостоящие анализы. Иными словами – нужно будет оплачивать счета. Много счетов.

Но Желтков наш ушел в полную несознанку. Неожиданно, замечу, для меня.

Неужели же дело в том, что Иннокентий не стал вникать в его политический проект?

Рассказал об этом одному знающему человеку – он не удивился. Сказал, что если Иннокентий Желткову стал неинтересен, то он о моем пациенте уже искренне забыл. Предположил, что даже дозвониться до Желткова больше не получится.

Выражаю осторожное сомнение:

– Ну, не может же человек быть таким дерьмом!

– Да что вы! – смеется мой собеседник. – Запросто.

Scheisse…[15]

Я сказал Насте, что разлука смертью временна. Я в это верю – а всё ведь, мне кажется, дается по вере. Хочешь встретиться с человеком – обязательно встретишься. Боюсь, правда, что для нее сейчас это слабое утешение.

Интересно, встретится ли там что-то помимо людей? То, что вроде бы не составляет основ жизни, но с чем, я чувствую, будет непросто расстаться. Например, с потрескиванием свечей на новогодней елке. С тем, как отщипываешь елочные иголки и осторожно подносишь их к огню. Сгорая, они издают хвойный аромат – яркий, как всё прощальное. Сверкание огней вечером и потухшая черная громада – ночью. Проснешься случайно за полночь – первая мысль о елке. Пробираешься к ней в ночной рубашке. Почти на ощупь идешь, то есть на звук скорее – чуть слышный стеклянный перезвон на сквозняке. Босые ноги на паркете стынут. Добравшись до елки, начинаешь их отогревать. Поочередно прижимаешь ступни к теплым икрам. Осыпается налипшее конфетти. Слышно, как кто-то встал в туалет. Вжимаешься в широкие елочные лапы и растворяешься в них. Пережидая возню на кухне, сползаешь в ватные сугробы, да там и исчезаешь. До утра… Мне кажется, я и посмертно встал бы посмотреть на елку одним глазком. Если бы он у меня, конечно, сохранился.

Ну, что еще? Пусть – тарелка с малиной на дачной веранде. В рассеянном солнечном луче набухает цветом. По краю тарелки ползет насекомое с неаккуратно сложенными крыльями. Не жук, не мошка, не муравей. И не то чтобы ты его никогда не видел, а назвать затрудняешься. Так бывает: встречаешь человека полжизни в одном и том же месте – у парадного, скажем, или в книжной лавке, и лицо его знакомо до мельчайших морщинок, а имя неведомо. Есть такие спутники жизни. По ним, расставшись, тоскуешь – по их неброской, робкой внешности, по сложенным крыльям, манере перемещаться.

Или, допустим, костер на закате. Растекся по Оредежи не хуже лунной дорожки. Беседа не беседа – так, отдельные слова, простые, умиротворяющие. Например: принесу еще дров. Или: вода закипела. Хруст полуистлевшей ветки под ногой. Бульканье воды в котелке, иногда – безвольное шипенье на полене. Хочется, чтобы время замерло, как река у плотины. Светлее чтобы не становилось, но и не темнело бы. Чтобы оставались видны красные утесы – о них я ведь уже, кажется, писал? Девонская глина. Будет ли она там?

Иногда думаю: кто из нас пациент – Иннокентий или я?

Я выполняю его предписания, пишу, понимаешь ли, картинки из жизни… Никогда этим не занимался, да и не чувствую в себе таких способностей. Привык говорить словами диагнозов и рецептов.