С какого момента начинать вспоминать, он не сказал, а сама Аля не могла сообразить, так растерялась. Все мысли разбежались и попрятались, как мелкие рыбешки, напуганные одной крупной. Большой зубастой акулой в голове Али плавало самоедское «Какая я дура!».
Соображения помельче высовывались из углов, чтобы робко вякнуть: «А если…», «А может…», но мысль-акула грозно рявкала на них: «Дура!», «Дура!» – и голова опять пустела.
Вообще-то Аля дурой не была. Ну, не великая интеллектуалка. – Брамса с Бернсом путает, Моне от Мане не отличает, – но в школе была хорошисткой и колледж свой окончила всего с одной тройкой. У Али просто характер такой – она по натуре своей ведомая, ей нужно, чтобы кто-то ей четко и ясно говорил, что делать, а уж она не подведет: постарается и справится.
В детстве мама с папой говорили – учись хорошо, и Аля старалась не получать двоек-троек. В колледже преподы объясняли, как выравнивать поверхность стен с помощью штукатурки и шпатлевки, подготавливать ее к финальной покраске, как окрашивать поверхности любой формы равномерно, без потеков и пропусков, как экономно расходовать материалы, чтобы уложиться в смету. Аля слушала, запоминала, делала все, как надо, – и стала хорошим маляром-штукатуром. А в самом начале эпопеи с ковидом переболела – и все, сделалась профнепригодна: с хроническими заболеваниями верхних дыхательных путей и бронхолегочной системы уже не поштукатуришь.
Аля тогда растерялась: что делать, ведь без специальности осталась, чем зарабатывать? Но муж Антон не дал растечься мыслью по древу, сказал – ну и ладно, все равно это не работа для нормальной женщины. Ей, Але, еще детей рожать, а для решения этой главной бабьей задачи вовсе не полезно мешать раствор, таскать тяжелые ведра и дышать краской. Прокормятся они как-нибудь и без ее малярно-штукатурных дел, придумают что-нибудь еще.
Антон – он такой, по части чего-нибудь придумать за ним не заржавеет. Это Алю бог предприимчивостью и решительностью обделил, а мужу он их отсыпал столько, что на троих хватило бы.
Мальцом Антон любил гулять в парке аттракционов, внимательно глядя под ноги: у взрослых, катающихся на каруселях, нередко вываливались из карманов монеты и даже купюры. Еще там же, в парке, можно было пошарить под деревянными домиками-ларьками с чаем-соком и выпечкой: мало кто из взрослых наклонялся за упавшей и закатившейся под пол мелочью. Конечно, это было в те времена, когда народ расплачивался исключительно налом, теперь-то у всех карточки, ни одна копейка мимо не упадет. Да и не заработок это был, а так, спортивный интерес. Хорошо, если за день на мороженое получалось насобирать.
Но лет в десять Антон заработал свои первые приличные деньги. Приехав на лето к деду в деревню, он подбил приятелей развалить ничейный старый сарай, разобрать его стены по кирпичику – стройматериал, пусть и бэушный, зато дешевый, охотно купили те же деревенские.
Потом, было дело, пацаны собирали ромашку и шиповник, потом сдавали в аптеку. А в двенадцать лет Антона взяли в семейный бизнес. Тогда дед кроликов разводил, батя шкурки обрабатывал, мать из них шапки шила, а бабка те головные уборы и кроличье мясо на рынке продавала. В комплекте тушки и шапки хорошо шли – народ видел, что мех не кошачий, все честно, можно покупать. Антона после недолгой выучки поставили на раскрой. Нехитрое дело, если по шаблону, главное – резать правильно. У пацана глаз был меткий, рука твердая, он не портачил, в отличие от деда с его тремором.