В трахее трубка, из нее выходит воздух, голосовые связки не работают, ни говорить, ни кричать не получается. Трубка забивается. Чтобы она не задохнулась, ее чистят, делают дренаж. Через трубку в нее течет лютый холод. «Неинвазивная вентиляция легких», – говорит кто-то. «Пытка», – думает она.

Конца пытке нет. Времени не существует. А слышимость – надо же, сохранилась! Обрывками доносятся фразы: «нагрузка на сердце», «почки отказали», «гемодиализ», «давление шестьдесят на сорок», «переливание», «мать вашу, плазма не той группы», «сепсис», «бактериальная инфекция».

Она цепляется за голос, который слышит чаще других, вытягивает себя по нему из черной трясины на поверхность. «Куда ты?» – дребезжащий голос вдогонку, и тощая рука хватает, тянет назад в глубину. Вы кто? Та бабушка с крестиком? Нет, та отмучилась уже. Ей было не сдюжить.

«Это мне-то не сдюжить? – скрипучий старческий смех. – Деточка, лучше не дергайся, иначе хуже будет. Я расскажу тебе, я все знаю, тыщи раз видела. Очнешься – захочешь сбежать, а куда, как? Ты будешь как вареный овощ – температура повышенная, вес пониженный, почти ничего не соображаешь. Попросишь трубки убрать, чтобы дышать самостоятельно, тебе сделают дренаж, откачают остатки легких, заклеят дырки. Канюли поставят, к кислороду подключат. Опять будет больно – рот сохнет, губы трескаются, постоянно хочется пить, а не дают. И кормят через зонд в носу, а ты сама даже повернуться не можешь, у тебя руки-ноги не действуют, пролежни прогнили до кости. Приборы, катетеры, капельницы, больно, больно. Ты все равно помрешь, но к чему мучиться?»

Она отпихивает костлявую бабку, выныривает. Просит: «Телефон… позвонить…»

«Кому? Кого помнишь? Кто сама-то, не забыла? – отзывается мягкий голос. В нем удивление: – Надо же, держится! Ну, правильно, давай, держись!»

За что? За что держаться? И за что ей все это?

Она снова становится воздушной и поднимается выше, выше – в темноту, подкрашенную с одного края розовым светом…

Утром, как и пророчил накануне Сенька, пришлось встать пораньше. Да я и не спала толком этой ночью, забылась уже перед самым рассветом. Подскочила, когда у Сашки сработал будильник на телефоне – хриплый бас с людоедской радостью рявкнул: «Р-рота, подъем!» Сенька, наш новобранец, с непривычки не просто встал, а еще и побежал, куда едва открывшиеся глаза глядели, затормозил только в кухне, сбив с ног табуретку. В общем, утро началось бурно.

Дети, впрочем, очень старались меня не побеспокоить. Громко шикали друг на друга, хлопая дверцей холодильника в поисках пропитания, сами собирались к выходу – их старания и мертвого бы подняли.

Я, однако, не спешила выходить из своей комнаты. Не хотелось мешать Сашкиному добровольному подвигу – это во-первых. Раз уж моя взрослая дочь решила взять на себя заботу о младшем братце, а заодно о нуждающейся в покое и отдыхе маме, мешать ей не следовало, это было бы непедагогично. И недальновидно, потому что в следующий раз героиня могла взять самоотвод.

А во-вторых, хотя на самом деле в-главных, мне не хотелось встречаться с детьми, чтобы не отвечать на вопросы о Натке. Тем более что ответы они вполне могли прочесть по моему лицу и особенно по припухшим покрасневшим глазам.