Папу я помню плохо. Он умер в тридцать семь лет, в середине жизни. На полдороге.

Это был 1945 год. Он умер в январе, а в мае кончилась война. За пять месяцев до победы. Но что ему победа… У него был рак пищевода, он умер от голода, в страшных мучениях.

Тогда не было обезболивающих лекарств. А может, и были, но страна пережила тяжелую войну, потери – миллионы. Кому было дело до одного умирающего, поседевшего от страданий…

Мама с двумя детьми (я и сестра) были в это время в эвакуации.

Но… начну сначала.

Начало – тридцатые годы. Мой папа, студент политехнического института, поехал на практику в Донецкие шахты. С ним в одной группе учился Ботвинник – в дальнейшем великий гроссмейстер. Они были чем-то похожи с папой: невысокий рост, приятные лица. Видимо, в те времена было неважно с питанием и молодежь плохо росла.

Студенты прибыли на практику. И тут, в Горловке, папа увидел мою маму. Ее звали Наталья, сокращенно Тася.

Тася стояла шестнадцатилетняя, босая, в сарафане, вся с ног до головы осыпанная ярким солнцем.

Где она стояла? Скорее всего, в степи. Только земля, небо и Тася.

Папа обомлел. Он привык к интеллектуальным еврейским девушкам в темных глухих одеяниях, а тут – сама жизнь, сама весна.

Папа быстро выяснил: кто такая и где живет. И пришел к Тасе в гости, хотя его никто не приглашал.

Тася слегка удивилась, но не выгонять же человека…

Меж тем Тася торопилась на свидание. У нее был дружок по имени Пантелей, сокращенно Панько, – два метра роста, все зубы золотые, поскольку свои зубы ему выбили в постоянных драках.

Местные парни часто дрались за неимением других развлечений. Организм требовал эмоциональной встряски.

Тася убежала на свидание, а Муля остался сидеть. Ждал, когда она вернется.

Она вернулась поздно. Надо было ложиться спать.

Муля попрощался и ушел.

Он приходил каждый день. Иногда он заставал Тасю, но чаще нет. Ничего страшного. Муля садился на стул возле двери и ждал.

Мать Таси (моя бабка Ульяна), тогда еще не старая, сорокалетняя, громко удивлялась: «Чого вин сыдыть? Приходэ и сыдыть».

Сколько это продолжалось – месяц, два?

Лето катилось к осени. Практика подошла к концу.

Перед самым отъездом Муля заявился к Тасе, держа в руках два железнодорожных билета. Он сказал:

– Тася! Поедем со мной в Ленинград.

Тася удивилась и вскинула глаза на Мулю, чуть ли не в первый раз. Она увидела, что он симпатичный, хоть и мелковат. Совсем другой, чем Панько. Со своими зубами и с другим выражением лица, совершенно не годящимся для драк и матерных разборок. Но главное, что сообразила Тася, – в Горловке, в этом захолустье, нечего ловить. Что здесь за жизнь? Шахты, тяжелый рабский труд, водка, драки, надвигающийся голод. А Ленинград – столица, там жил царь, там красивые дома, муж – будущий инженер. Надо соглашаться.

Даже если бы Муля был кривой на один глаз и глухой на оба уха, надо соглашаться, потому что впереди – новая жизнь. А Муля – не кривой и не глухой, а очень даже ничего. Можно привыкнуть. Немножко лопоухий, но это не мешает. Даже мило.

– Ни якого приданого мы нэмаемо, – честно предупредила Ульяна. – У нас нэчого нэма.