— Я не рассказала, потому что не хотела причинять Иво еще больше боли. И Ханнеке. И тебе. Ты же просила меня никому не говорить. Значит, я не буду.

Она испуганно взглянула на меня.

— Они ведь и меня спросят. И что мне говорить?

— То, что хочешь сказать.

— Я ничего не хочу говорить. Я хочу, чтобы все это поскорее прошло. И еще я боюсь, что если полицейские почуют здесь что-то, они как клещи прицепятся к Иво.

Иво стоял у входа, подняв воротник коричневой кожаной куртки, и курил сигару. По нему сразу было видно, что он не сомкнул глаз. Я поцеловала его небритые щеки, он прижал меня к себе и засопел.

— Какой-то кошмар, какой-то ужас…

Он обнял меня еще сильнее. Я гладила его колючие волосы. Он отпустил меня и бросился к Бабетт.

— Как хорошо, что ты приехала. Что ты все это выдерживаешь. А у меня не получается…

Его огромная фигура содрогнулась в отчаянии. Бабетт высвободилась из его рук и даже смогла довести его до скамейки и успокоить. Она помогла ему снова зажечь сигару.

— Это ведь на самом деле слишком тяжело. И как это может получаться? Да и разве это нужно. Ты должен просто думать о себе, Иво. Думать о Ханнеке, о детях. Принести тебе кофе?

Он грустно кивнул. Бабетт ушла в здание больницы, а я села с ним рядом и взяла за руку.

— Ты дрожишь, — констатировал он, и я свалила все на холод и недостаток сна.

— Эта полицейская сучка тоже здесь. Что за стерва. Уже шесть раз спросила меня, где я был около четырех часов. В пробке. Ехал домой. Ханнеке позвонила мне и сказала, что вечером вернется. И совсем не была подавленной, наоборот, она говорила очень четко, как будто точно знала, что ей делать. Она сказала, что собирается поговорить с тобой, что ей стыдно за то, как она себя вела после похорон, что в тот день она очень многое поняла. И вечером обещала мне все это объяснить.

— И ты сказал все это следователю?

— Более или менее. Этой девице нет никакого дела до нашего брака, так что я не стал ей говорить, что Ханнеке «очень многое поняла». Это касается только нас. Для меня самое главное было, что она возвращается домой. Что она меня… — Он всхлипнул и затянулся сигарой. — Ну, то есть, что мы можем быть вместе. Я точно знаю, что она не сама выпрыгнула. То есть почему бы ей вдруг? Назови мне хоть одну причину! — Он вопросительно взглянул на меня.

— Причина, конечно, есть, — пробормотала я, но увидела, как его глаза наполнились слезами, и тут же пожалела о том, что начала эту тему.

— Прости меня, Иво, но я знаю. Про Эверта и Ханнеке. И это, конечно, не истинная причина. Я имею в виду, Ханнеке никогда бы не бросилась с балкона из-за такого, но…

— Несчастный случай! И только! Ее не толкали, и сама она не прыгала. Ну кому на этом свете могло понадобиться сбросить Ханнеке с балкона?

— Успокойся. Полиция же должна все расследовать. У них такая работа.

— Да они наслаждаются всем этим. А в глазах у них только зависть и ненависть. И думают небось: «Ну наконец-то мы тут прижмем богатенького урода», я прямо слышу их мысли. Где был в четыре часа… Как будто я мог… Собственную жену…

Вернулась Бабетт с тремя зажатыми в руках стаканчиками дымящегося кофе. Иво положил руку мне на коленку и тихонько сжал ее в знак доверия.