— Я понимаю, почему ваши друзья выгораживают друг друга, но вы-то — другое дело. Судя по сообщениям в ее телефоне и по записям в ее ежедневнике, вы — ее лучшая подруга.

— А почему вы думаете, что мои друзья выгораживают друг друга?

— Потому что все они в рабстве у господина Симона Фогела. Нам известно, насколько глубоко увяз в этом Эверт Стрейк…

— Что вы имеете в виду?

— Долги. Эверт задолжал ему сотни тысяч. Совсем не удивительно, что он решил свести счеты с жизнью. Только смерть могла избавить его от долгов, в этом случае он был очень хорошо застрахован. Между прочим, все было устроено супругом вашей подруги, той, с которой произошел несчастный случай.

— В чем вы хотите меня убедить? Что мои друзья имеют отношение к этому несчастному случаю?

— Может, перейдем на «ты»? — спросила Дорин Ягер.

Я пожала плечами. Она начинала ужасно действовать мне на нервы. Отправив в рот последнюю ложку супа, она продолжала:

— Я ни в чем тебя не убеждаю. Это твой собственный вывод. Возможно, ты сама гонишь от себя эту мысль.

Я подумала о Ханнеке, как она лежала там, на асфальте, как больно ей было, когда ее тело ударилось о землю… Я почти слышала, как хрустят ее кости, как трещит череп. Ханнеке была тщеславна. Она ни за что не допустила бы, чтобы ее видели окровавленной или изувеченной. Если бы даже она и захотела свести счеты с жизнью, то не стала бы делать это таким образом.

— Если одна из твоих подруг стала жертвой чьей-то грязной игры, ты не считаешь, что это надо расследовать? Мы должны докопаться до правды. Или ты хочешь, чтобы ее дети росли с мыслью, что их мать не захотела жить с ними?

Я в бешенстве вскочила с места, стул грохнулся на пол, и все взгляды устремились на меня. Я должна была сделать над собой усилие, чтобы не убежать.

— Если ты не возражаешь, я все-таки пойду к своей подруге, — пробормотала я сдавленным голосом, поставила стул на место и подхватила куртку. Дорин взяла меня за руку, притянула к себе и резко прошептала на ухо:

— Хорошенько подумай, кого ты по-настоящему предаешь из-за этой тупой верности вашей дружбе.

На улице мне стало лучше. Я набрала полные легкие холодного воздуха и разглядывала людей, проходивших мимо. Молодая мать в кресле-каталке с новорожденным младенцем в руках. Седой старик, толкающий перед собой «ходунки» с букетиком тюльпанов в корзинке. Парень, спрятавшийся под черной шапкой, с экзотической татуировкой на шее. Таксисты с красными, надутыми лицами, которые дурачились друг с другом. Я вспомнила тот день, когда, сияя от гордости, выходила из больницы с маленькой Аннабель. Михел встречал меня, светясь от счастья, с неестественно огромным букетом красных роз, а медсестры шептали мне, что я должна радоваться, ведь у меня такой хороший муж, и далеко не все такие. А я и радовалась. Я была уверена, что рождение нашей дочери еще больше укрепит нашу любовь, что больше ничто не проскользнет между нами. Что же случилось с нами и нашими красивыми обещаниями? Куда делось чувство той душевной привязанности? Мне вдруг ужасно захотелось оказаться рядом с Михелом, таким, каким он был раньше, когда мы еще могли по-настоящему разговаривать друг с другом, не бросаясь сразу же в оборонительно-наступательные операции. Тот, прежний Михел обязательно помог бы мне. Убедил бы меня, что честность прежде всего, несмотря на последствия, которые она может вызвать, и если наши друзья в результате отвернутся от нас, значит, они не стоят нашей дружбы. Но, с другой стороны, я обещала молчать. Я не имела права передавать полиции такие вещи, выдавать своих друзей, ведь они сами решили сохранять в тайне отношения Ханнеке и Эверта. Если они посчитали, что эти отношения не связаны с происшедшим, кто я такая, чтобы сомневаться в этом?