– Питиримочка, устала небось? Я тоже утомилась, из города домой спешу. Слава богу, денег за работу дали. Пошли, угощу тебя конфеткой.

И потащила меня в магазин, вынула кошелек, а там денег! Полно! Тут-то я и сообразила: может, заказчик Марфе и заплатил, но и председатель ей за любовь отсчитал. Ничего я никому тогда не рассказала. Вот такая была Марфа. Двуличная. Притворщица, и один сынок ее, Парфений, в мамашу пошел. Знал, кому что сказать надо, чтобы получить профит. Вот Иринарх был простой, без вывертов. Мне он намного больше нравился. До двенадцати лет они в Муркине жили, потом в Москву уехали. Сельская школа наша знаний достаточных не давала. Агапий хотел, чтобы мальчики в институт поступили, он их как родных любил. И моя мама мечтала мне образование дать, заплатила председателю колхоза, тот поэтому не возражал, когда я стала ездить в райцентр, там школа-восьмилетка работала. Потом я в медучилище поступила, окончила его.

Татьяна замолчала.

– И родила девочку, – договорила за нее я, – которую ваша мать удочерила.

Молоканова взяла из коробки конфету.

– Трюфели люблю, самые вкусные они для меня. Ну был грех. Влюбилась не в того человека, а он мной попользовался да исчез. В гости к дачникам приезжал. Мама сразу поняла: дочь непраздная. Ругать не стала, сказала:

– Хорошо, что диплом медучилища получить успела.

И отправила меня в Тамбов к своей троюродной сестре – тете Кате. Я там у нее дома родила. Екатерина через пару месяцев младенца отвезла в Муркино. Я вернулась недели через три, а у меня сестра появилась. Как мама ухитрилась девочку на себя записать, я понятия не имела. Мамуля только незадолго до смерти рассказала, что она председателю колхоза условие выдвинула: или он помогает оформить Арину как удочеренного подкидыша, или мать расскажет его жене про кривые походы мужа направо и налево. Ну и все у нее получилось. Да, Арину родила я, но воспитывала ее моя мать. Я с ребенком пару лет провела, ждала, пока мамуле пенсию дадут. Как только это произошло, я на работу нанялась. Я очень хорошо к Арине относилась, но, наверное, у меня не было материнской любви. Девочка мне как сестра была. Я радовалась, когда она вышла замуж за Иринарха и когда Антоша родился. Иринарх тогда уже Игорем стал.

Татьяна оперлась ладонями о стол.

– Ладно, вытащу из тьмы на свет правду. Не знаю, о какой коллекции вы говорите, не слышала о ней никогда. А вот про клад, который Никита Шныркин спрятал от большевиков, я знаю. Все женщины в моей семье за сто лет прожили. Бабушка моя, Анастасия Макаровна, родилась в тысяча восемьсот девяносто девятом году, она хорошо знала Никиту, помнила день, когда он к ней прибежал и взмолился:

– Настя! Посиди в моей избе!

Она удивилась:

– Зачем?

Сосед зашептал:

– Елизавету Федоровну с младенцем в Москву везу. Если сегодня их не спрячу, завтра конец Радовым придет. Барыню убьют и крошку не пожалеют.

– Спрячь их скорей, – испугалась Настя.

– У меня переночуй, – попросил Никита, – Елизавета Федоровна не может все вещи с собой взять. Я ее багаж к себе занес, потом его ей переправлю. Сейчас, когда не известно, где она жить будет, неразумно с собой чемоданы таскать. На-ка тебе за помощь!