Все неловко молчали.

Восточный базар, он же центральный рынок, сразу обдал запахами зелени, горячего хлеба, специй, кофе и тлеющих углей.

От этих одуряющих, острых, пряных, густо перемешанных восточных ароматов у всех закружилась голова.

Гаяне важно ходила по рядам – со строгим, даже суровым лицом – и мяла, щупала, гладила, нюхала. Все – помидоры, огурцы, огромные пучки трав, перевязанные лохматой бечевкой. Яблоки, сливы, груши, виноград, дыни. Ольга с Еленой плелись следом – порядком усталые, притихшие, понимающие, что до конца этого действа еще очень и очень далеко.

Купили огромную, мягкую плетеную корзину. Нашелся и носильщик – шустрый пацаненок лет одиннадцати. Такой дохлый, что ему бы самому впору пришлась эта корзина.

Елена охала и переживала за носильщика, неловко прихватывала корзинку то с одного бока, то с другого, явно мешая парню исполнять нелегкое дело. А Гаяне, не обращая на ее стоны никакого внимания, уверенно продолжала свой путь.

– Гаечка! – наконец взмолилась Ольга. – Ну, может быть, на сегодня хватит?

– Рыба еще, – коротко бросила та.

– Господи! Какая рыба! – застонала Ольга. – Куда мы ее денем?

Рыба оказалась сухой. Точнее – вяленой.

– Кутум, – объяснила Гаяне, – хранится долго. Можно отварить и с горячей картошкой. Пальцы откусишь, помяни мое слово.

Завершили покупкой специй, которые Гаяне перетирала пальцами и нюхала – для плова, долмы, курицы, жаркого.

Угнездились в машине, и Елена твердо сказала:

– Теперь – только зрелища! Хлеба достаточно.

А в номере все рухнули на кровати – таков был итог гастрономического исследования столицы Азербайджана.

Какая это была поездка! Конечно, пешком ходили немного – в основном ездили на машине. Но и сидели в парках – зеленых, тенистых, полных цветов и кустарников, прогуливались по набережной – красиво подсвеченной, сияющей от чистоты, полной нарядного и шумного народу.

Были на пляже. Купаться, естественно, рискнула только Ольга. Вечерами сидели в кафе на улице. Пили чай из маленьких фигурных стаканчиков, с вареньем из инжира, кизила и белой черешни. К чаю обязательно подавался тонко нарезанный лимон и блюдечко с колотым сахаром – давно позабытым москвичами и вкусным, словно конфеты.

Вот только посмотреть свой старый двор Гаяне не просила. Ольга понимала – ей страшно. Страшно было уехать оттуда и, наверно, еще страшнее – вернуться.

Старый город, как все старые города, пронизывали узкие мощеные улочки. Яркое лазоревое небо подпирали острием минареты. Раздавался заунывный стон муллы, призывающего к молитве.

Поехали и на старое кладбище, где покоилась мать Гаяне и остальная родня. А вот могилу не нашли – то ли заросла густым и колючим барбарисовым кустом, то ли просто исчезла – как часто бывает с заброшенными могилами.

Гаяне молчала два дня. На улицу не выходила. Тихо плакала и шептала что-то – так тихо, что слов было не разобрать.

О чем – можно было догадываться. Да и кто позволил себе любопытство?

И все-таки в старый двор съездили – вдвоем, Гаяне и Ольга. Елене в тот день нездоровилось.

– На Сарабского, – ответила Гаяне на вопрос водителя, куда везти.