Так что все захоронения здесь – кенотафы. Но они все равно нужны людям. Наверное, даже не столько живущим сейчас – они помнят и так, – сколько тем, кто придет после нас.

– Привет, Лайса, – Дэй склоняется над могильной плитой, отбрасывая с нее сухие листья.

Лайса Найе. Старинное имя – так могли бы звать героиню сентиментального романа – и чуть ли не самая распространенная в северных регионах фамилия. Вместе звучит так, что хочется произнести в одно слово. Лайсанайе. Лайса-Лягушонок.

Она была похожа на оживший карандашный набросок, сделанный стремительной рукой: хрупкая, почти мальчишеская фигурка, серые большие глаза, пепельные волосы, заплетенные в тоненькие косички. Про себя я называла Лайсу Нарисованной Девочкой. Не помню, кто и за что прозвал ее Лягушонком. Наверное, из-за невысокого роста и «лесного» камуфляжа, который всем нам выдавали. Было у нее еще одно прозвище, которое Лайса не слишком любила, – чудо в берцах. К началу Ржавчины ей уже исполнилось девятнадцать, но из-за своей хрупкости она казалась младше. Да и вообще принадлежала к породе вечных детей. Наверное, поэтому мне хотелось ее опекать.

Самая страшная смерть на моей памяти. Из очередного рейда – это была вылазка на гидроэлектростанцию – Лайсу принесли на плащ-палатке бойцы. Бледная, осунувшаяся, она поминутно захлебывалась кашлем и сплевывала окрашенную черной дрянью тягучую слюну.

– Там камень был, черный, мне по пояс, Рин, представляешь? Из-за него все в каком-то дерьме вроде черного инея. Я хотела его с места своротить, а он таять под руками начал. Я тогда нажала покрепче – и он совсем растаял, ничего не осталось. Там теперь чистое место, совсем чистое. Я, когда поправлюсь, тебе покажу.

Злой камень, но я сильнее, а?

Место и правда оказалось чистым, и с большими предосторожностями электростанцию удалось запустить. Вот только Лайса так и не показала мне, где нашла «злой камень». Она умерла через несколько дней после рейда, так и не выкарабкавшись из зыбкого беспамятства. Негромкий вскрик – скорее удивления, чем боли, – и вытянувшееся на лежанке из веток худое тело.

Разросшийся рабочий поселок возле электростанции все чаще называют Лайсой, но мне при этом все равно вспоминаются коротенькие пепельные косички и замызганные фенечки на тонких запястьях.

Спи, Лайса. Спи, девочка.

Я достаю из кармана поминальный колокольчик – автоматную гильзу с металлическим шариком внутри. Горлышко сплющено так, чтобы шарик не выпал, но не до конца, чтобы не заглушать звук. В специально пробитые дырочки пропущена леска, на свободном ее конце – скользящая петля – не перетягивать же живую ветку узлами. Лайсе бы понравилось. Петля затягивается, колокольчик глухо брякает, касаясь памятника. На ветках повыше качаются еще несколько, только гильзы уже потеряли блеск.

Этого не было до нас, это только наше. Обычай чистильщиков. Обычаи вообще странная штука, человечество обрастает ими быстрее, чем днище корабля ракушками, но чистильщики, кажется, могут дать фору всем остальным.

Кир Саранер. Совсем другая смерть. Он возвращался из рейда с группой – несколькими чистильщиками и небольшим отрядом. Объект попался сложный, парни были выжаты досуха, но довольны – как и положено людям, без потерь закончившим опасное и нужное дело. По дороге их обстреляли – это случилось еще в то время, когда на задании ты рисковал получить пулю в ответ. Не все сразу поняли, что собой представляют «проклятые места», среди мародеров находились придурки, уверенные, что чистильщики приносят из своих вылазок какие-то несметные сокровища, не принадлежащие этому миру. А дальше срабатывала типичная бандитская логика: не хочешь рисковать своей шкурой, чтобы получить желаемое, отбери у другого.