– … рассказать нам детали покушения?! – янки из «Нью-Йорк Таймс», не выпускающий сигару изо рта.

… и разом, почти два десятка репортёров, перекрикивая друг-друга… Сильно, до тошноты, начала болеть голова и потемнело в глазах.

– «Пилюлькин, блять, – вяло отозвался в сознании Второй-Я, – да и сам хорош!»

– Господа! Господа! – прошу вас соблюдать тишину, находясь у постели раненого, вызверился Адольф Иванович, бесцеремонно выпихивая репортёрскую братию.

– Пройдёмте в гостиную! – скомандовал Владимир Алексеевич, и вся эта гомонящая толпа, пахнущая табаком, одеколоном, вежателем, несвежим бельём и застарелым потом, вывалилась из моей спальни.

– Шакалы пера! – выдавил сквозь зубы Санька, закрывая за ними дверь, – Всё-таки не надо было…

– Надо! – перебил я начинающееся Санькино самоедство, – Ты всё сделал правильно, брат!

Дёрнув плечами, он остался при своём, не став спорить со мной.

– Расскажи што-нибудь, – попросил я брата, прикрыв глаза. Фармацея «Пилюлькина», наложившись на тепловой удар, ранение и стресс, сказалась на самочувствии не в лучшую сторону. Муторное ощущение, схожее с качкой и сотрясением мозга разом.

– Што рассказать-то? – не понял он.

– Хоть што… – не открываю глаз.

– А-а… – дошло наконец, что я просто хочу заснуть слушая знакомый голос, – давай я тебе Наденькины рассказы из новых почитаю! Где… а, вот! Сэр Хвост Трубой, пребывая в изрядно расстроенных чувствах…

К утру я малость отошёл, и милейший Адольф Карлович, проверив зрачки, рефлексы, наполнение пульса и чистоту раны, счёл моё состояние сносным, допустив короткие посещения.

– Я, Егор Кузьмич, в соседней спальне поселился, с вашего позволения, – уведомил он меня, – Моя фармакология была рассчитана на тепловой удар, а огнестрельное ранение вышло явно лишним. Ночью к вам несколько раз заходил, а с полуночи до четырёх утра неотлучно, да-с! Очень уж у вас пульс нехороший был, да и другие признаки, да-с! Даже удивительно, что так быстро на поправку пошли. Надеюсь, это не временное облегчение.

– Я… – он широко зевнул, прикрыв ладонью рот, – пойду, с вашего позволения! Прилягу у себя в комнате.

Но если вдруг почувствуете хоть малейшее ухудшение состояния, непременно звоните в колокольчик! Прошу, Егор Кузьмич, без ложной скромности! Мне проще встать и потратить пять минут, измеряя вам температуру и пульс, вручив затем какие-нибудь порошки, чем сидеть потом полночи или не дай Бог…

Доктор перекрестился.

– … вытаскивать вас с Того Света!

– Понял, Адольф Иванович, – согласился я, – при любом ухудшении состояния вызываю горничную, а уже она будит вас.

– Короткие визиты, – зевая, повторил Елабугин, – я вам песочные часы поставлю… вот, на десять минут подойдут. Не более одного визита в час, договорились?

– А просто посидеть в одной комнате? – с надеждой осведомился я.

– Невеста? – понял доктор, – Нет, тем более нет! Пару дней потерпите, хорошо? Боюсь, иначе можете слечь всерьёз и надолго!

– Ясно…

Сперва забежал Санька, принёсший мне завтрак в постель и новости.

– Шухер наводят, – рассказывал он, сидя у меня в ногах, – да ты ешь, ешь… Отряды возмущённых граждан по всему городу, ну и благочинные промеж них. Направляют, значица, гнев народный.