«Они, наверное, сейчас видят меня на мониторе», — подумал он и посмотрел на кандалы, сковывающие ему руки и ноги. Ему давно хотелось со всем покончить, пусть даже такой ценой. И, оказавшись в тюрьме, на какое-то время он уверился, что все уже и вправду позади.

Чем больше он убивал, тем бо́льшую пустоту чувствовал. Он убивал, чтобы выгнать эту чертову песенку из головы, но она всегда возвращалась. Не вернулась она лишь тогда, когда он совершил двадцатое по счету убийство. Но теперь совсем другое терзало его.

С самого начала дело было вовсе не в песенке.

После убийства своей матери он вел самую обыкновенную жизнь. А когда опять начал убивать, то понял.

«Отныне я буду лихорадочно рыскать по улицам по ночам, — подумалось тогда. — Едва увидев подходящую женщину, начну искать способ добраться до нее и представлять себе, как убиваю. А потом в один прекрасный день все-таки убью ее, жаждая крови, как алкаши, которые ходят по барам, жаждут спиртного. Мои руки и так уже все в крови. Ноги тоже. Все это время я… я просто искал оправдания, чтобы убивать.

Когда я в тот раз пришел в себя, то душил женщину, напевая ту песенку. Это так во мне ожила моя мать. Я-то думал, что убиваю людей, чтобы заставить эту песенку умолкнуть, но теперь я понял. Я продолжаю убивать, потому что хочу услышать ее снова.

Я убил свою мать не потому, что ненавидел ее. Я отчаянно хотел, чтобы она любила меня. Я настолько жаждал любви, что заревновал, увидев, как она оказывает даже малейшие знаки внимания какой-то шелудивой кошке.

Я тоже желал ее внимания и любви. Хотел чувствовать тепло ее руки, гладящей меня по голове. Хотел засыпать в ее объятиях, слушая, как она поет мне колыбельную.

Моя душа всегда была как изъеденный червями древесный лист — повсюду дыры. И стоило мне ощутить продувающий сквозь эти дыры ветер, как я убивал. Но убийства не заполняли пустоты.

Так что все еще далеко не кончено».

Пустота заполнится, подумал Ли Бёндо, если он опять увидит Сонгён. Она заставит эту пустоту, разъедающую ему душу, уйти прочь. Только б еще разок повидаться с ней!

Глядя на камеру в углу, он погрузился в размышления.

Как пробиться сквозь эти неприступные стены и увидеть ее вновь? После самоубийства одного из заключенных количество охранников увеличили до крайнего предела. Осужденному к высшей мере преступнику вырваться отсюда совершенно нереально, если он только не мертв.

Опять вспышка, опять оглушительный раскат грома. Ливень все так и лил без передышки. Казалось, что буря готова снести мир ко всем чертям.

«Вот он, ответ», — подумал Ли Бёндо. И начал готовиться прокладывать себе путь на свободу.

Охранник, наблюдавший за мониторами в дежурке, вскочил на ноги как ужаленный. Другой, дремавший в кресле, вытянув ноги, удивленно открыл глаза.

— Что такое? — спросонья спросил он.

— Этот… этот чокнутый сукин сын перерезал себе глотку!

Потрясенный охранник подобрал под себя ноги и глянул на мониторы. Большинство остальных смертников лежали на своих койках. Только камера Ли Бёндо выглядела по-другому.

Стоя в самом ее центре, тот смотрел прямо в объектив, словно хотел, чтобы его было лучше видно. Похоже, был не в себе — зубы оскалены, на губах кривая ухмылка. С шеи у него капала густая темная кровь, скатываясь по тюремной робе и лужей собираясь на полу. Его нельзя было оставить с таким кровотечением. Он мог умереть в любую секунду.