И тут вдруг руки у Хаён почему-то стали вытягиваться все дальше и дальше, и вот наконец вцепились ей в шею. От тепла ее кожи Сонгён прошиб ледяной озноб.

Сонгён резко открыла глаза. Все тело буквально пропиталось по́том. Это был всего лишь сон, но она по-прежнему чувствовала, как маленькие ручки Хаён смыкаются у нее на горле. Потрогала себя за шею. Ничего там не было, естественно.

И в этот момент увидела стоящую рядом Хаён. Все тело моментально покрылось гусиной кожей. Похоже, что прикосновение этих маленьких ручек отнюдь не было сном.

— В чем дело? — резко спросила Сонгён.

Хаён держала в руках подушку. Наверное, она просто спустилась сюда, чтобы не оставаться одной в грозу. Девочка протянула руку. Пощупала лоб Сонгён, а потом свой собственный.

— У вас горяче́е, — сказала она.

— Да, я неважно себя чувствую. Не поднимешься к себе в комнату? — произнесла Сонгён.

— Нет, я лучше останусь тут.

Сонгён хотелось держать глаза открытыми, но из-за таблеток она чувствовала сильную сонливость. Опять впала в глубокое забытье. Даже не осознала, как Хаён проскользнула в постель рядом с ней и крепко обхватила ее обеими руками за талию.

По темнеющему небу то и дело проскакивали яркие искры; налетел неистовый порыв ветра, и с неба обрушился мощный ливень.

Ли Бёндо рвал на себе волосы — песенка опять безостановочно гудела у него в голове. Никуда от нее не деться, даже если выдолбить мозг из черепа! Ноты, несущие боль, за всю его жизнь глубоко вре́зались в каждую клеточку его тела.

«Она хватала меня за горло и прижимала ко дну ванны, — подумал он. — Я видел ее искаженное лицо сквозь поверхность плещущейся в ванне воды. У нее был такой горестный вид, словно она плакала и смеялась одновременно, и я тоже плакал, хлебнув воды. А может, я плакал из-за страшной боли в легких — казалось, что они вот-вот лопнут».

Ли Бёндо продолжал проигрывать эту сцену у себя в голове.

«Ее глаза направлены на меня, но она не смотрит на меня. Наверное, потому что видит какие-то его следы в моем лице. Я никогда и слова от нее не слышал про своего отца. И у меня хватало ума не спрашивать.

Хотя нет, один раз, всего лишь раз, она все-таки упомянула про него. Сказала, что он заслуживал смерти.

Сказала, даже не произнеся слова “отец”. Вот тогда-то я впервые и узнал. Узнал, что стал плодом мужского насилия. Тогда я даже не понимал, что это означает, но мог предположить, видя выражение ее лица, что это нечто ужасное, обидное, жестокое.

“Лучше бы ты никогда не рождался! Я думаю об этом каждый раз, когда вижу тебя!”

Мать орала от ярости и обиды, которые не проходили, даже когда она заталкивала меня головой в ванну, подумал Ли Бёндо. Почему тогда она меня просто не убила? Или не избавилась от меня, когда я еще не родился — и никому из нас не пришлось бы проходить через всю эту боль…»

Грохот и вспышки света теперь обрушивались на тюрьму практически одновременно. Молнии, казалось, били уже прямо в крышу.

При виде ослепительного света Ли Бёндо подумал, что больше не в силах так и оставаться в тюрьме. Бросил взгляд на камеру наблюдения в углу.