Но Женя все равно ответила:

– Служит где-то. В Федеральной службе безопасности, кажется.

Лукошкина ляпнула первое, что пришло в голову, но ее собеседники, судя по всему, поверили.

– В ФСБ, что ли? – переспросил Метлицкий.

А Гагаузенко услужливо подсказал:

– Вот почему его нет в нашей… то есть в вашей базе.

Ее везли в большом черном внедорожнике с тонированными наглухо окнами, сквозь которые поначалу пробивался бледный свет уличных фонарей, – едва различимые пятна проносились мимо, а потом и они закончились. Вокруг была темнота наступающей ночи. Большой автомобиль мягко покачивался на рессорах, через лобовое стекло были видны габаритные огни черного внедорожника сопровождения. Следом шел еще один подобный, но оборачиваться, чтобы проследить, там ли замыкающая машина, нужды не было. За городом скорость еще больше возросла. Куда ее везли, Жене не сказали, а спрашивать она не стала. Да и вряд ли бы ей захотели отвечать.

Метлицкий просто сказал:

– Уже поздно, надо ехать.

Женя попыталась было опять объяснить: все, что было ей известно о Валентине, она уже сообщила, с ним лично не знакома, ей известен только электронный адрес. Но девушку никто не слушал.

– Сейчас поедем туда, откуда вы отправите Валентину сообщение и назначите встречу, – оборвал ее объяснения Леонид Иванович.

А Гагаузенко добавил:

– Мы решим свои дела, и вас сразу отпустят. Поможете нам взять Валентина – получите хорошее вознаграждение.

Отец Лизы посмотрел на выходящего из помещения Метлицкого и добавил громко, вероятно для того, чтобы тот успел услышать:

– Я лично вам заплачу. Так, что хватит на новый автомобиль.

И Женя решила не спорить. Если Гагаузенко в курсе того, что случилось с ее машинкой, то, значит, имеет к взрыву какое-то отношение.

Отказываться ехать и сопротивляться было явно бесполезно. Одним словом, надежд на спасение у нее нет. То есть надежда лишь одна – Сергей. Если любимый догадается, поймет, кто мог похитить Женю, сможет убедить полицию начать искать ее, то тогда шанс спастись появится.

Но ее везут куда-то далеко. Она не знает куда, не представляя даже, на север или на юг от города. А может, просто кружат вокруг какого-то места, чтобы сбить с толку возможную погоню.

В машине тихо, молчит и приемник. Хотя зачем сейчас музыка? На переднем сиденье Метлицкий, человек, о котором предупреждали, что его надо опасаться. И о чем он думает, неизвестно. Вероятно, и не думает, а просто спит.

Метлицкий произнес вдруг после долгого молчания:

– Может, ты и в самом деле моя дочь – не знаю. Раньше мне плевать было, есть у меня дети или нет. Когда-то законники не могли иметь семью дом, детей. Бизнес, работа – все не для них. Сейчас другие времена. Я одного грузинского вора знаю, так у него десять детей или больше, и всех он к себе в дом взял. Другой, ныне покойный, дочку признал и фамилию свою дал, сейчас та певица известная. Папа помог, разумеется. Я тоже недавно парня усыновил – у него теперь моя фамилия и даже имя такое же. Я его в Англию учиться отправил. Хороший мальчик – стихи сочиняет. А про маму твою я вообще ни ухом ни рылом. Я ведь уже потом узнал, что Вика беременная была. Меня опер этапировал из Сочи – тот самый Ложкин как раз, два дня добирались на поезде, – он и сообщил, чтобы, типа, на совесть меня взять. А мне это тогда было по барабану. Жалко, конечно, девчонку, думал, ни за что ее по этапу отправят. Но папа ее, то есть твой дедушка, отмазал, видать. А вот теперь думаю: что, если загробная жизнь существует и там никто не посмотрит, кто ты – в законе или как? Может, для честных, тех, кто тут нищим был, там свет и жизнь вечная, а таким, выходит, как я, вечная тьма, в земле лежать и в крышку гроба смотреть не моргая? Мне тут недавно аппендицит вырезали. Я от наркоза очнулся, слышал все разговоры врачей. Они еще во мне ковыряются, а я пошевелиться не могу, ни пальцем двинуть, ни моргнуть, ни сказать что. А мысли-то крутятся в голове. Подумал: вдруг и после смерти так будет? Это я о том гробе, в котором очнусь потом для вечного лежания без движения. Стыдно признаться, не по себе стало. Решил даже: выйду из больницы и прямиком в церковь, каяться. Не сходил, разумеется…