– Повторяю: я незнакома с ним лично.

– Вот только врать мне не надо, – произнес Метлицкий уже более спокойно и, кажется, с угрозой.

Только сейчас Женя поняла, почему она здесь и о чем говорят эти люди. Выходит, удачливый игрок, которым восхищался и которому завидовал весь город, и ее виртуальный знакомый Валентин – один и тот же человек. Девушка так растерялась, что замерла в кресле и, пораженная, кивнула, соглашаясь, сама не зная с чем. А в сознании проносились картинки из ее недавней жизни: она едет на журфак и слышит, как Нильский ведет викторину… в других машинах водители погромче включили приемники, чтобы ничего из радиодиалога не проскользнуло мимо ушей… на факультете все тоже слушают и обсуждают передачу… Женя общалась с неизвестным ей Валентином на сайте знакомств и даже не представляла, кто тот такой. Но все это было в другой жизни, в которую она больше не вернется: не будет журфака, ее кабинета, Лены и Ирины, не будет общения с Валентином, и Нильского, конечно, точно не будет. Не будет того, к чему она привыкла, потому что все изменилось. Не будет ничего. Может, и ее самой тоже не станет.

– Это выяснить несложно, – включился в разговор Гагаузенко, – но лучше сама расскажи правду.

– Выясняйте, – ответила Женя, которой захотелось заплакать от жалости к жизни, которую она потеряла, словно оставив пальто на вешалке в университетском гардеробе.

Девушка посмотрела в сторону, чтобы никто не заметил, что она вот-вот заплачет. Но слезы, которые катились у нее обычно по всяким пустякам, тут проявили выдержку. Да и сама Женя не хотела показывать свою слабость.

– А кстати, кто сказал, что я опасный человек? – спросил Метлицкий и уставился на Женю.

– Моя тетка. Нику Колосову помните?

Метлицкий помотал головой. Но Женя ему не поверила.

– Ника и Вика Колосовы – две сестры. Неужели забыли их?

Леонид Иванович усмехнулся.

– Ну да, припоминаю что-то. В ментовку меня сдали. А я их не наказал.

– А то, что Вику в «Кресты» упрятали только за знакомство с вами, это как?

– Точно, – снова усмехнулся Метлицкий, – беременную студентку и на парашу. Как давно это было… Лет двадцать пять прошло. Или больше? Точно, двадцать семь почти.

– Как беременную? – растерялась Женя.

– А вам об этом разве ничего неизвестно? С вами не поделились семейными тайнами?

Метлицкий начал разглядывать Женю.

– Если Ника ваша тетка, значит, Вика – ваша мама. Так ведь?

Девушка промолчала. Услышанное только что ошеломило ее настолько, что она уже жалела, что проговорилась. Мысли путались.

– При Советах менты настоящие звери были. Одно слово – мусора. Им что дочь известного журналиста, что вокзальная шлюха, дай только повод схватить и в кутузку засунуть. А могли и просто так для забавы, – принялся вдруг разглагольствовать криминальный олигарх, глядя почему-то на Гагаузенко. – А сейчас жизнь их обломала: на фирменных лайбах рассекают, из кабаков дорогих не вылезают, получая грошовые оклады. В девяностых все лучше было. Я тогда ментов с руки кормил, и порядку было. Встретил как-то бывшего майора Ложкина, который меня когда-то брал. Он, кстати, сам подошел, спросил: «Как дела?» Будто бы интересно ему, как его «крестники» в новой жизни устроились. А сам в таком занюханном костюмчике, в котором и на улице-то стыдно появиться, ботинки стоптаны, рубашонка на воротнике протерлась. Он на пенсию как раз вышел и устроиться на нормальную работу не мог. Сторожем на автостоянке, кстати, мне принадлежавшей, горбатился. Я ему и говорю: «Хочешь работу непыльную? Косую зеленых в месяц отстегивать буду». И он спрашивает: «А что делать надо?» Отвечаю: «Машину мою по вечерам мыть, но так, чтобы блестела». Смотрит на меня Ложкин, глаза кровью налились. А тысяча баксов в середине девяностых – большие бабки были. Согласился, конечно. Я лопатник достал, вытащил брикет бакинских, отслюнявил ему штуку: «Получи аванс за месяц вперед». У него рука так и дернулась. Но удержался – не взял. «Не заработал пока», – говорит. Но машину мою потом вылизывал, будьте нате. Когда у него инсульт случился, так жена прибегала, тоже старалась. Я ей как-то пятьсот баксов дал просто так, типа мужу на лекарства, так она аж прослезилась, руки мои, кажется, целовать была готова. Хотя ненавидела меня, вероятно, в ту минуту: они-то с муженьком, честные, но нищие, а я, вор-рецидивист, весь в шоколаде…