— Штаны я спрятал, — вернувшись из сенцев, нарочно доложил Никита. — И приметил, как они лежат. Малейшие изменения — и вся вина на тебя… Не советую связываться. Лучше спи спокойно и не затевай обыска.

Он лег к стене, блаженно потянулся, зевнул и, жалея себя, пробормотал:

— Все мы грешники… Чего там говорить, все. Спи, Никита Христофорыч. Спи, голубчик. Намотался за день-то… Все шишки на тебя сыпятся… И некому тебя пожалеть, некому поцеловать… Тижало тебе живется. Не жена у тебя, а настоящий атаман. Единственного мужа не берегет. Готова за можай его загнать… Тижало. Эх, люди мы, человеки! Злимся, ругаемся, деремся, жадничаем, завидуем, пакостим… А жизнь-то наша реченька течет. Течет наша быстрая… Помре-ом, навалят на нас земли, и полеживай. Ничего не надо будет, всем поровну достанется… Рядком будем лежать — и ни слова. Всегда-всегда в молчании, в покое… Спрашивается: какого хрена злились? Почему не жалели друг дружку? Почему кажин день не целовались?.. Чудаки мы чудаки…

— Хватит тебе, — прервала рассуждения Никиты Анисья. — Спи!

— Не даст толком высказаться, — обиженно проговорил Моторин. Он хотел всхлипнуть, чтобы разжалобить жену, но передумал. Не разжалобишь ее, все равно завтра нотацию будет читать. Лучше уж он до конца будет крепким мужчиной.

Никита вздохнул, натянул на себя одеяло. Анисья постояла возле него, выключила свет.

Минуты через четыре Моторин услышал сквозь дрему, как скрипнула дверь, как загремело что-то.

"Анисья за корыто в сенцах зацепила, — догадался Никита. — Мои штаны ищет. А в них — ни копейки. Все богатство в пинжаке. Но до пинжака ты, девка, не доберёсси, ночи не хватит искать его. Я хоть и пьяный, но хитрый…"

Моторин улыбнулся, обнял подушку и захрапел так, что задребезжала на столе ложка в стакане с недопитым чаем.

Утром он прихворнул.

Больно стучало в висках, в затылке, клонило полежать. Вспомнились сны, которые приснились ему последней ночью, засмеялся, потом заохал, закряхтел, ворочаясь на кровати.

— Ой-ё-ёй! Себя в таком виде… Не к добру.

— Ты чего бормочешь? — спросила его Анисья.

Моторин приложил ладонь ко лбу, болезненно поморщился.

— Небось забормочешь. Сны переживательные мучают. И в таком виде я в этих снах… Ой-ё-ёй! К беде, наверно.

— Расскажи хоть один, я в момент разгадаю, что к чему.

Никита помолчал, сравнивая какой сон приличнее, чтобы можно было рассказать жене. Выбрал и начал:

— Будто приехал я в город. Подхожу к высоченному кирпичному зданию, народу там — тьма. И все на меня глядят, хохочут. окинул себя взглядом — да так и присел. В де-еда ма-ать! Телешом я, безвсего. Надо же!.. Ой ты, господи! — схватился Моторин за лоб. — Того и гляди черепок развалится. Да, вскочил я и ходу, — продолжил он после короткого молчания. — Забегаю в комнату, ищу чего бы на себя надеть, а кругом голые стены!! Вдруг вижу: брат мой Семен с какой-то мамзелей танцует. Одетые. А музыка нежная-нежная. Брат толкает свою танцорку и говорит ей: "Полюбуйся этим модником". Она ухмыльнулась и громко произнесла; "Влепи ему пару горячих, чтобы знал, в каком костюме где появляться…" Мне бы юркнуть куда-нибудь, а я не могу с места сдвинуться, стою пихтель-пихтелем, как примороженный. Взял Семен резиновый шланг да как пришпандорит мне им по телешине! Подпрыгнул я и галопом по коридору. Взобрался на ледяную гору, сижу на ней, как на кукане, ни взад ни вперед. Склизко, боюсь сорваться… — Моторин замолчал.