— Все? — спросила Анисья.

— Не помню, что было дальше.

— Тогда еще один сон расскажи.

— Нельзя. Этот самый культурный. Остальные про женщин… Неудобно.

— Царица небесная! — всплеснула руками жена, — Это не охальник ли? Во сне и то вон чего вытворяет!..

Никита мысленно ругнул себя, что проболтался о "некультурных" снах, и постарался оправдаться:

— Я тут ни при чем. Приснилось, и все. Запретишь, что ли?

— Зря не приснится. Знаю я тебя…

— Вот и расскажи ей, — недовольно буркнул Моторин и отвернулся к стене. — Отгадывальщицица нашлась, К беде все это, а ты срамишь меня.

Желая навсегда отбить у мужа охоту к выпивкам, Анисья решила истолковать его сны по-другому.

— Конешно, — заговорила она. — Телешом себя видеть и все такое… ужасное дело, К смерти такие видения. Сколько ни пить, когда-нибудь конец придет. Помнится, рассказывала мне подружка о своем первом муже. Тот, покойник, тоже любил вермут трескать, как и ты. Ну в потрескался. Что ни ночь, то ему сон: или без всего бегает, или шашни совершает, С недельку так побегал, поозоровал н приказал долго жить. Доведут и тебя пьянки. Загнёсси.

Моторин тихонько застонал, а жена продолжала проработку:

— Эта проклятая зараза не одну душу сгубила. Не такие тузы ноги с нее протягивали, Допьесси…

Никита пошевелился, поднял голову.

— Ты чего взялась? Чего про смерть долдонишь? Башка раскалывается, а ты наладила, Не умеешь отгадывать, не лезь. Помолчи лучше, мне тишина нужна.

— Ишь, чего ему захотелось, — Анисья подошла к окну и, глядя на мужа, сказала: — Тишина в доме бывает, когда все трезвенники, А там, где живет выпивоха и плясун, всегда колготно. Сергей в рот не берет спиртное, а ты вермут и самогонку жрешь, как Свистунов мынцыклет горючее. Только и наливаешь в свою утробу, только и наливаешь!

Никита привстал.

Ты почему на огород не идешь? Картошку кто полоть будет?

— Ты прополешь.

Моторин свесил ноги с кровати.

— Дашь или нет похворать спокойно? Или до вечера зудеть собираешься?

— Сколько надо, столько и буду зудеть. Не нравится ему. Мне тоже кое-что не нравится. Назюзюкался вчера…

Никита встал, подошел к Анисье.

— Не сочиняй, я почти трезвый был,

— Почти, а глаза, как у судака,

— Так это я всплакнул, вот они и припухли.

— Интересно, из-за чего же ты всплакнул? — насмешливо спросила жена.

— Какое тебе дело, из за чего? Взгрустнулось, и все. Поплакать нельзя? Лезешь везде. И зачем я только на тебе женился? — вздохнул Моторин, схватил рубаху и хлопнул дверью.

В сенцах он отыскал штаны, оделся. В чулане вытащил из-под ящика пиджак и пошел в сбруйную. Как ни странно, но после перебранки с Анисьей головная боль у Никиты утихла. В сбруйной беспорядочно валялись хомуты, седелки, вожжи, шлеи… Как бросали вчера вечером без него все подряд, так и оставили, Моторин разобрал сбрую. Вожжи повесил иа стену. Хомуты положил в одну сторону, седелки в другую, Стали подходить люди. Раздав им сбрую, Никита сел иа чурбак.

Опять заболела голова. Он закрыл дверь на крючок, лег на старый брезент, под голову положил пиджак и фуражку. Задремал быстро. Виделся ему Харитонов колодец. Холодно, скользко было в том колодце, a брат Семен толкал Никиту туда. Никита упирался ногами в сруб, цеплялся за трещины, но пальцы срывались, ломались ногти. Он схватился за веревку — и вал закрутился, загремел со скрипом. Никита вместе с веревкой ухнул в холодную воду и проснулся.