В этот миг таинственное журчание послышалось над их головами, и огромный кусок скалы сорвался со свода, упав на землю со страшным грохотом. Почти тут же из этой трещины яростно обрушилась вниз широкая струя воды.

— Мы спасены! — заорал Каммамури.

— Тремаль-Найк, — прошептала девушка, разбуженная этим каскадом.

Охотник бросился к ней.

— Что с тобой? — спросил он.

— Я задыхаюсь… мне не хватает воздуха. Почему этот страшный жар? Глоток воды, Тремаль-Найк, глоток воды!..

Он поднял ее на руки и отнес к каскаду, где маратх и тигрица пили жадными глотками.

Зачерпнув пригоршню воды, поднес к губам девушки.

— Пей, Ада, тут хватит на всех.

Напоив ее, он в свою очередь утолил жажду.

Неожиданно тигрица с хриплым рычанием тяжело упала на землю и забилась в корчах. Испуганный Каммамури бросился к ней, но силы ему изменили, и он упал рядом с Дармой, с выкаченными глазами, скрюченными руками и губами, покрытыми кровавой пеной.

— Хо… зяин!.. — пролепетал он затухающим голосом.

— Каммамури! — закричал Тремаль-Найк. — Великий Шива!.. Ада!.. О моя Ада!..

Девушка страшно побледнела и закатила глаза, лицо ее исказилось. Она протянула руки, точно зовя Тремаль-Найка, открыла рот, но, так и не произнеся ни звука, ничком упала на пол. Тремаль-Найк подхватил ее и испустил душераздирающий крик.

— Помогите!.. Помогите!.. Помогите!.. — взывал он.

Это были последние его слова. Лицо его потемнело, мышцы окоченели, страшная дрожь потрясла с головы и до ног. Он зашатался, выпрямился и тут же упал, как подкошенный, на горячие камни пещеры.

Почти в тот же миг послышался скрежет, и туги ворвались под своды ее, бросившись на них, потерявших сознание.

Была чудесная августовская ночь, настоящая тропическая ночь.

В ясном небе, голубом, как индиго, блестели мириады сверкающих звезд; луна неспешно следовала своим путем, фантастически освещая течение Хугли, которое извивалось, как огромная серебряная лента, среди бесконечных равнин дельты Ганга.

Таинственное ночное молчание царило повсюду, прерываемое время от времени лишь дуновением легкого ветерка, шевелящего верхушки деревьев, да жалобным воем шакала, бродившего по берегу реки.

Несмотря на глухой час ночи и тысячи опасностей, которые таила ночная тьма, какой-то человек в форме капитана сипаев лежал у подножия большого тамаринда, не смыкая глаз.

Ему могло быть лет сорок-сорок пять. Он был высокого роста, крепкого сложения, очень смуглый, но все же меньше, чем индийцы: у него это был просто загар. В нем угадывался европеец, долгие годы проведший под жарким тропическим солнцем.

Энергичное, чуть надменное лицо, окаймленное длинной черной бородой, и лоб, изборожденный глубокими морщинами, говорили о сильном характере и привычке к невзгодам, а задумчивые, чуть грустные глаза — о чувствительной и ранимой душе.

Он лежал неподвижно, но иногда поднимал голову и пристально смотрел на освещенную луной реку, делая нетерпеливый жест.

Прошло уже с полчаса, когда вдали раздался выстрел. Капитан протянул руку к своему карабину, инкрустированному серебром и перламутром, быстро поднялся и спустился на берег, цепляясь за корни тамаринда, которые, извиваясь, как змеи, то здесь, то там вылезали из земли. Вверх по течению реки появилась черная точка, которая постепенно увеличивалась, приобретая форму лодки — вода вокруг нее сверкала, вздымаемая веслами.