Помстилось, конечно!

– Суки, какие суки, – голос срывался от злости. Они взяли Политцентр за глотку, это показал съезд рабочих и солдатских депутатов десять дней назад. В памяти сразу всплыли цифры – на три с половиной сотни большевиков оказалось всего полсотни эсеров и меньшевиков. Еще сотня беспартийных и почти столько же левых эсеров-автономистов и все пять анархистов выступили за большевиков. Так что ясно, за кого выступил рабочий люд, – а теперь они к белым переметнулись, шкуры свои спасая. Сволочи!

– Товарищ Ширямов, худы дела, – голос коменданта Рагозина он узнал сразу, тот был хриплым и безысходным, полным тоски. – Продержимся полчаса, потом каппелевцы подойдут, поставят пушки, и всем нам конец! Раздолбят к чертовой матери! Уходить вам надо отсюда, не мешкая! В Глазкове наши полки стоят, чехи не дадут белым их побить, им «железка» нужна целой до крайности. Я на реке трое саней держу для связи с вокзалом, на них и уходите! Мы прикроем, да бегите скорее, каждая минута на счету! Пулеметы поставят, и все…

Ширямов вскочил на ноги и, пригибаясь, чтобы не попасть под залетающие в окна пули, бросился к распахнутой двери. Выскочил на площадку, скатился по широкой лестнице вниз со второго этажа и нырнул в раскрытую дверь. Перебежал улицу, по которой, словно разъяренные пчелы, роились пули, свистя над головою; пробежал деревья Александровского сада на набережной, скатился с берега, крутясь в снегу, и бросился к ближайшим саням. Рухнул на плотно сбитое сено, и возница тут же стеганул кнутом испуганных коней, отчаянно заорав:

– Но, залетные!

Александр Александрович обернулся – в стоящие сани прыгнуло по три-четыре человека, и они тоже понеслись по ледяной глади Ангары к мерцающему огоньками противоположному берегу. А еще по льду побежали люди, неожиданно много – несколько десятков, не все красноармейцы решили погибнуть, прикрывая отход товарищей.

Сани неслись уже на середине реки, когда из проулка правее Белого дома, со стороны военного училища, за которым виднелись кресты Харлампиевской церкви, засверкал огонек – пулеметная очередь повалила на снег коней сразу двух следующих за ними саней. Затем стали падать на лед бегущие люди, падали навзничь, словно споткнувшись и роняя винтовки. И тут так сильно тряхнуло, что у Александра Александровича хрустнули зубы, рот моментально заполнился кровью – и все это в полете, его вышвырнула из саней неведомая сила. Грохнулся об лед, заныли ребра, в голове замутилось. Но он смог приподняться – кони бились в агонии, жалобно ржали. Возница лежал ничком, голова неестественно выгнута, бедняга сломал себе шею. А пули свистели над ним, выбивая спереди ледяную крошку. И Ширямов пополз по льду, извиваясь ужом, – это был единственный способ, стоит только встать, как его срежут очередью, патронов мятежные казаки явно не жалеют. А ведь он остался единственный – черными неподвижными кочками темнели тела его убитых товарищей.

– Врешь, не возьмешь!

Председатель ВРК пополз, извиваясь и выплевывая кровь, к близкому уже берегу, к железнодорожной насыпи, на которой виднелся чешский бронепоезд, – хорошо интервентам там сидеть, с такой защитой пули не страшны. Ничего, главное, до своих добраться, в Глазкове пушки есть, а утром они город так обстреляют, что всем жарко станет.