Последние годы своей жизни дед прожил на голом энтузиазме, радуясь переменам, происходящим в стране и в мире. Из-за своей инвалидности он редко покидал квартиру и не знал подробностей новой жизни, бурлящей на улицах. Он не видел «новых русских», способных живьем замуровать своих конкурентов в бетонную стену, не видел стихийных торговых рядов, пестрящих выкладкой «Сникерсов», орденов и презервативов. Не видел ям чеченских боевиков. Правда, я их тоже, к счастью, не видел. Дед наблюдал эпоху перемен, не покидая дома. Но и дóма происходили не менее интересные события, чем за его стенами. Во-первых, в одночасье сгорели все сбережения бабушки и дедушки. Ну, абсолютно все, что они отложили на старость и на «черный день», испарилось, словно капля воды, упавшая на раскаленную плиту, — раз и нет денежек! А у деда, между прочим, на книжке лежали несколько тысяч за проданные когда-то «Жигули». Пенсии бабушки и дедушки чудесным образом превратились в однодневные пособия. Эти перемены нашли свое отражение и в рационе питания, и в ассортименте домашней аптечки. «Это — шоковая терапия», — говорил несгибаемый дед, слегка прищурив глаз.
Но в целом мы как-то жили в те годы. Бабушка и дедушка отнеслись к шоковой терапии более или менее спокойно, так как в их жизни было предостаточно шока, например, война. Ну а мне вообще все было по фигу и по приколу. По приколу был и ельцинский обстрел Белого дома, во время которого я чуть не схлопотал снайперскую пулю в затылок. Но если бы меня все-таки забрали в армию и я бы оказался в плену у северокавказских сепаратистов, любящих отрезать головы у российских новобранцев, а потом швырять их в сторону укреплений противника, наверное, прикольно уже не было бы.
Как-то очень быстро опустела наша библиотека. А что? Коли грянули рыночные отношения, мы решили тоже что-то продавать. Гардероб совсем перестал обновляться и у меня, и у моих родителей, и у бабушки с дедушкой. И это все творилось в Москве, в самом обеспеченном по статистике городе на постсоветском пространстве. Что же тогда происходило в регионах? Я об этом не думал. Я и слова такого еще не знал — «регионы». Мою голову занимали совсем другие слова, мысли, идеи. Целыми днями я пропадал черт знает где, занимаясь черт знает чем. Чего уж там! В девяностые происходила колоссальная движуха, в которую, словно в воронку торнадо, были затянуты миллионы людей. А когда я поздними вечерами возвращался домой, терпеливый дед меня встречал, постукивая палочкой, неизменной улыбкой и традиционным вопросом: «Как дела?» «Нормально», — отвечал я и нырял в свою комнату. Нырял и не выныривал. Получив традиционное «Нормально», дед снова оставался один. Единственное, что вносило разнообразие в его жизнь, были новости и латиноамериканские сериалы.
Так мы и жили. Жизнь бурлила, нищета прогрессировала, дистанция отчуждения между мной и дедом росла, здоровье его ухудшалось.
Сейчас, спустя двадцать лет, я начал понимать, как тяжело и одиноко ему было — преданному всеми своими учениками, многими товарищами, страной, о которой мечтал, властью, которой верил. И даже ближайший ему человек, то есть я, отдалился от старика на астрономическое расстояние. Такое уж было время: не до сантиментов. Время? Какая ерунда!