Тогда Курт застрелил старушку, которая всегда при встрече улыбалась ему, беззубо и молчаливо.
В Котушуве собиралось войско со всей окрестности. Были заняты все уцелевшие после налетов здания, построен наблюдательный пункт. В задачу Курта теперь входило наблюдение за Правеком. Благодаря этому Курт, несмотря на переезд, по-прежнему оставался в нем.
Теперь он видел Правек с некоторого расстояния, чуть выше линии леса и реки, как поселение с разбросанными домиками. Достаточно подробно видел он и новый дом у леса, в котором жили светловолосые дети.
В конце лета Курт заметил в бинокль Большевиков. Их машины величиной с горошины зловеще двигались в полной тишине. Словно маковые зернышки, из них высыпались несчетные количества солдат. Курту казалось, что это нашествие маленьких смертельно опасных насекомых. Он задрожал.
С августа по январь следующего года несколько раз в день он смотрел на Правек. Он узнал за это время каждое дерево, каждую дорожку, каждый дом. Он видел липы на Большаке и Жучиную Горку, и луга, и лес, и перелески. Он видел, как люди покидали на телегах деревню и исчезали за стеной леса. Он видел одиночных ночных мародеров, похожих издалека на оборотней. Видел, как день за днем, час за часом Большевики собирают все больше живой силы и техники. Иногда обе стороны постреливали, не для того, чтобы нанести друг другу ущерб, — время все же пока не наступило, — а чтобы напоминать о себе.
После наступления темноты он чертил карты, перенося Правек на бумагу. И занимался этим с удовольствием, ведь — странное дело — он начал скучать по Правеку. И даже думал о том, что, когда мир уже очистится от всего этого бардака, он мог бы забрать двух своих женщин и поселиться здесь, разводить карпов, держать мельницу.
Поскольку Бог читал мысли Курта, как карту, и привык выполнять его желания, он позволил ему остаться в Правеке навсегда. Он предназначил для него одну из тех одиночных шальных пуль, о которых говорят, что их носит Бог.
Прежде чем люди из Правека решились хоронить трупы после январской атаки, наступила весна, и поэтому никто не узнал Курта в разлагающихся останках немецкого солдата. Он был похоронен в ольховнике прямо около лугов Ксендза и лежит там до сих пор.
Время Геновефы
Геновефа стирала белое белье в Черной. От холода у нее деревенели руки. Она поднимала их высоко к солнцу. Видела сквозь пальцы Ешкотли. И заметила четыре военных грузовика, которые, миновав часовенку святого Роха, двигались в сторону рынка, а потом исчезли за каштанами у костела. Когда она вновь погрузила руки в воду, то услышала выстрелы. Течением у нее вырвало из рук простыню. Одиночные выстрелы перешли в треск, и у Геновефы забилось сердце. Она бежала по берегу за безвольно плывущим белым полотном, пока оно не исчезло за поворотом реки.
Над Ешкотлями показалось облако дыма. Геновефа беспомощно стояла на месте, откуда было одинаково далеко до дома, до ведра с бельем и до пылающих Ешкотлей. Она подумала о Мисе и детях. У нее пересохло во рту, когда она бежала за ведром.
Ешкотлинская Матерь Божья, Ешкотлинская Матерь Божья… — повторила она несколько раз и с отчаянием посмотрела на костел на другой стороне реки. Он стоял так же, как прежде.