— Ну а ты своего?

— Это ты… изнасиловал, — засмеялась она своей слабости.

— А ты меня, выходит. Я на всякую бабу как мертвый глядел, пока ты не явилась.

— Все, все во мне убил.

— А я полагал, что наоборот.

— Как жить теперь будем?

— А с ним как жила? Или что, под венец тебя надо вести? Так это будто предрассудки. Революция вроде и это вот право человеку дала — любить кого хочешь, у общества не спрашивать.

— Да я судить тебя должна.

— Опять судить? Теперь за что? По бабьему делу негож или, наоборот, не оттащишь уже? Пропал комиссар, вышел весь — одна только баба осталась? То-то я и решил: пора в тебе, женщина, вытравлять комиссара, как беса его изгонять, пока он тебя с костями не съел.

— Да, именно так. А я эту бабу как раз и должна задушить.

— Судить теперь не сможешь, стало быть. Боишься, бабья жадность в тебе над комиссаром верх возьмет? А я оземь хлоп — и волком обернусь.

— Не боюсь. И ты не сомневайся, — шевельнулась она и сверху вниз взглянула на него, как архиерей на нераскаянного грешника. — Надо будет — убью.

— И с Туровым так же жила? — ощерился он. — Ночами любила, а днем… — и вдруг почуял, что попал каленым железом в нутро.

— Говорила тебе, — сказала она таким сдавленным голосом, что у него заныло сердце. — Ишь ты, царь зверей. Схватил, оживил, сделал женщиной. А меня ты спросил? Как я хочу быть? Его потеряла, сама и убила, а теперь и тебя?.. Ты что о нем знаешь? О Турове?

— Ну как — герой, бойцы его любили.

— Пролетарское сердце разбилось? — засмеялась она, и смешок ее вышел похожим на проклинающее карканье вороны. — А кто разбил, знаешь? Ну! Кто? Беляки? Я, я!.. Согласно совести судила. Никакой тебе плоти единой. Как прилепилась, так и отлепилась. Себя перемогла. Его, знаешь, тоже вихляло — с пути на путь, как паровоз на стрелках, и тормозить он не хотел, не мог. Совершенно как ты! Такие, как вы, которым больше всех дано, считают: вам все можно. Что вы-то и есть революция. Ты вон Янсона выпороть угрожал при народе, а он и выпорол — комиссию от Реввоенсовета. Вот я и осудила. А ты думал, я кто? Княжна персидская, трофей? Кто громче всех шашкой бренчит, под того и ложусь? Нет, я большевик, а потом уже дрянь, если хочешь.

— Так кто же его?

— Я, я!.. Суждение вынесла и донесла. Представляет угрозу для партии. Я знала, что с ним после этого хоть завтра могут поступить, как с бешеной собакой. И я ничего не сказала ему. В затылок его, понял ты? На пулемет он шел, в цепи перебегал, а пуля — в затылок. Арестовать-то его как? Вся армия встала бы как один человек. Ну вот и погиб мой герой как герой. А меня на тебя — как легавую суку.

— А ты уходи от меня.

— Как же это?

— А так. По самому обыкновенному женскому делу.

— Нет, слышишь? Нет! — прошипела она, словно уже вытравливая из себя его, леденевское, семя, и даже передернулась от отвращения и страха, словно в нее проник какой-то ядовитый, склизкий гад. — Не может быть этого. Права я не имею.

— А по-твоему, лучше мужиков под расход подводить, чем рожать от них? С природою воюешь, комиссар. Да только ить она свое возьмет. В нутре у тебя революцию сделает. Слыхал, вы, бабы, сразу чуете — ну, что это случилось… не знаю, правда или нет.