Деньги я расходовал со своего личного счета, а это значит, что мать, по своему обыкновению, устроила за мной слежку. Узнала от отца про Катю и развернула деятельность.

Меня поколачивало от бешенства. Больше я не намерен был терпеть подобный диктат.

Естественно, мать понимала, в каком настроении я к ней явился, и приготовилась нападать. Я догадывался, что она мне скажет, и готовился отражать нападки. Обязательно припомнит, как положила на меня свою молодость, повторит, что в этой жизни только она бескорыстно желает мне счастья и действует исключительно в моих интересах. Ну и еще, возможно, расскажет о меркантильности русских женщин. Возможно, у нее имелись основания так думать, но я точно знал, что Кате совершенно ничего от меня не надо и по ее поводу мать ошиблась. Поэтому я не хотел выслушивать ее речи — пришел не для этого.

— Нет, я никогда не скажу тебе «спасибо». Сегодня ты нанесла мне удар в спину, и я не могу быть тебе за него благодарен, — сейчас, стоя напротив друг друга, мы были похожи на двух бойцов, а не на родных людей.

— О чем ты, сынок? Я действовала исключительно ради твоего блага, — повысила голос мать и всплеснула руками, — даже если ты сейчас этого не понимаешь, потом оценишь мою дальновидность. Тебе не нужны русские бастарды! Поверь, это ни одной приличной жене из общества не понравится…

— Достаточно. У меня остался один, самый последний к тебе вопрос: ты много детей сдала в детдом? Или ты просто аборты делала, пока не забеременела от подходящего кандидата в отцы?

Я говорил тихо, но голос мой звенел от бешенства, и мать, видя меня таким, каким никогда в жизни не видела, испугалась. Страх читался в ее глазах, но синьора Лютовская не из тех, кто сдается.

— Да как ты смеешь?! — зашипела она, сузив глаза. — Ты мой единственный сын, и ты это знаешь…

— А как смеешь ты решать, нужен мне мой ребенок и его мать или нет?

А я голос не повышал. Я не собирался опускаться до скандала, я хотел донести до нее очень важную вещь: лезть в мою жизнь — табу!

— Ты не понимаешь, Эмиль. Мне лучше знать, как будет, — все еще не сдавалась мать, но то, что она заходила по гостиной своего номера из угла в угол, говорило о том, что она теряет уверенность в себе.

— Это ты не понимаешь, мама. Мне тридцать лет, я взрослый и, надеюсь, умный мужчина, и с этого дня мы прекращаем общение, — озвучил сложное решение, над которым думал всю дорогу из Михайловки. — Я понял, что именно это будет самым лучшим для меня. Отца это тоже касается. Ведь это он тебя сюда вызвал. Так вот. Я закончу дело, за которое взялся, а потом… Потом молитесь, чтобы у нас с Катей было все хорошо. Возможно, тогда я на радостях после рождения первенца оттаю, ну а если нет… Уйду волонтером в Красный крест, а все деньги, что у меня есть, завещаю ребенку и благотворительным фондам.

— Ты с ума сошел! — мать застыла и в ужасе прижала руки к груди. — Надеюсь, ты одумаешься…

Это были не пустые угрозы и не шантаж. Такие мысли у меня периодически возникали, но не было повода для доведения предков до инфаркта, а вот сейчас… Сейчас, если Катя решит выкинуть меня из их с ребенком жизни, я не буду скулить под ее дверью. Я лучше уеду.