— Николай Ярославович, зря вы себя дурачите, просто у вас на свободе не было времени подумать, как лучше устроить свою жизнь. А надо было тогда думать, не было бы и дураков, — защитил Золотого от его собственных оскорблений Серебряков.

— Может быть, может быть, — соглашаясь с Серебряковым, задумчиво произнес Кисляков, закуривая в процессе беседы, наверное, седьмую сигарету.

Раскурив сигарету, Кисляков сделал несколько затяжек и неожиданно спросил:

— Неужели вы думаете, что их найдете?

— Должны! — убежденно ответил Серебряков.

— Вряд ли, с деньгами у них весь Союз под крылом самолета, за ними вам не угнаться, — скептически заметил Кисляков.

— Если бы вы сейчас дали и подписали свои показания, то в недалеком будущем могли бы их лицезреть, — вновь закинул удочку Серебряков.

— Я не любопытный, хибара у меня сейчас надежная, не протекает, хорошо охраняется, зачем мне ваши бури. Я вам сочувствую и замечу, что и ваши желания не всегда сбываются. Мои знакомые — крупные покупатели, а поэтому их я не имею права продавать так, как вы хотите.

— Что ж, неволить я не имею права, и за то, что сказали, большое спасибо. Я согласен, что и на сказанное вами нужно большое мужество. На прощание я советую вам подумать о предназначении человека на земле. У вас впереди свобода, но путь к ней у всех бывает разный.

Серебряков, нажав кнопку звонка, вызвал лейтенанта, чтобы он увел Кислякова. Оба сидели молча, исчерпав тему беседы, теперь каждый думал о своем.

«Недурной парень, а вот так запутался, заковав свои молодые годы в такие решетки». — Серебряков задумчиво осмотрел комнату, похожую на каземат.

«Я же был уже в санатории с длительными воздушными процедурами, и вот опять, дурак, угораздило сюда залететь», — обозленно и вместе с тем отрешенно подумал Кисляков.

Эти мысли пришли к нему слишком поздно, осознание своих ошибок далось ему очень дорогой ценой.

Обиднее всего было то, что в происшедшем винить было некого, кроме самого себя.

Сколько времени проводит следователь при выполнении следственных действий в ИВС, тюрьмах, ИТК — никто не подсчитывал. За восемнадцать лет следственной практики у Серебрякова такие часы складывались уже не в недели, а в месяцы.

Вот и сейчас Серебряков после проведения очной ставки обвиняемому в изнасиловании с потерпевшей, покинув ИВС, зашел в дежурную часть ГРОВД.

— Василий Тимофеевич просил вас зайти к нему, — сообщил ему дежурный.

Зайдя в кабинет Простакова и поздоровавшись с ним за руку, Серебряков устало произнес:

— Что случилось? Я слушаю.

— Спешишь насильника обрабатывать? А, между прочим, и мой вопрос требует безотлагательного решения, но не скоропалительного.

Поняв, что предстоит длительный разговор, Серебряков резко опустился в кресло.

— Ну ты даешь! — пошутил Простаков. — Ты мне так всю казенную мебель переведешь.

Не обращая внимания на замечание, Серебряков спросил:

— Какой новостью ты меня обрадуешь?

— Как вчера ты мне сообщил, допрос Рахола, то есть Юрасова Геннадия Витальевича, положительного результата не дал. Твой Рахол — просто трепло.

Серебряков хотел возразить и сказать: «Рахол такой же мой, как и твой», — но сдержался, понимая, что за вступлением должно быть какое-то сообщение, важное для него.