Дед Капитон который раз посмотрел на горожанина, привязанного спиной к дереву. Темной одежды не видно на фоне толстого дуба, белело лишь круглое лицо и шелковая рубаха с кружевным жабо. Изредка, будто из-под воды, доносилось заглушённое всхлипывание.

– А за ним какой грех, атаманушка? – спросил дед Капитон и глазами указал в сторону повязанного человека.

Атаман на время перестал укладывать поудобнее котомку под голову, локтем уперся в подостланные ветки.

– О-о, это весьма важная птица, вальдмейстер. В казенном угодье был смотрителем дубовых лесов. Ну и залиходейничался сверх всякой меры, волчья сыть! Ведь что надумал этот вурдалак со своими подручными? Разъезжали по окрестным селам, а в сумках у седла возили с собой дубовые обрубки, кору и щепу. Как приглядят справный двор, набросают обрубков да щепы через изгородь, а потом скопом вваливаются к хозяину с приказом собираться с ними и ехать в город для пытки и дознания, куда укрыл воровски порубленные казенные деревья. – Атаман умостил голову на котомке, проверил, удобно ли лежать, потом досказал: – Бедный мужик, страшась притеснений, откупался чем мог – деньгами, лошадью, скотом. Изловили мы этого каина по многим мужицким жалобам, везем в село, тамо и казнить будем при честном народе.

С ватагой одноглазого атамана дед Капитон и Илейка спустя малое время перебрались через Волгу, выбрели на поселение беглых на Иргизе да так и остались здесь: на Каменном Поясе делать им было уже нечего, а жить где-то надо…

Выйдя из кустов, Илейка направился к одной из землянок под старым тополем, на нижней ветке которого подвешен темно-желтый набатный колокол величиной с добрый чугунок. В тени дерева кучкой сидели седобородые старики. В той землянке под колоколом с весны жил беглый старец Ананий. Откуда он родом – не открылся, часто и надолго пропадал в отлучках, а когда вновь приходил, подолгу беседовал со старшими или уходил в окрестные леса с шумной толпой ребятишек по ягоды да грибы.

Мокрые лапти невыносимо скрипели – на Илейку зашикали, когда он приблизился к старикам и осторожно присел возле деда Капитона, привалился к его крепкому теплому боку. Дед щекотнул внука жесткой седой бородой в голую загорелую шею, но своего занятия не прервал: самодельным кочедыком ловко просовывал одно лыко под другое, то и дело переворачивал на измятой штанине старенький потертый лапоть. Лыко длинной приплюснутой змеей вилось вокруг дедовой руки и всякий раз норовило скрутиться в запутанный узел.

Старец Ананий поднял к небу худое, словно со святой иконы лепленное лицо, шевельнул поблекшими бескровными губами и не мигая уставил взор на коршуна, который кружил над полем близ поселения, изредка шевеля распростертыми крыльями. Илейка едва сдержал смех: Ананий провожал глазами коршуна, а над его коричневой лысой головой летала большая синяя муха, выбирая место, где бы ей сесть.

Все ждали слов, а старец вдруг запел. Запел звонко, и голос у него оказался крепким, просторным: