– Верните хапнутый клад, воровское отродье!

Мужики шарахнулись от него, будто от прокаженного, который резко, наотмашь, распахнул кафтан и обнажил голое, в страшных кровавых язвах тело.

– Свят-свят! – Илейка окончательно пришел в себя, перекрестился, встал с примятой травы и торопливо осмотрелся, словно хотел и одновременно страшился увидеть давно утонувшую сестричку или отца, замученного Оборотом в потайной пытошной.

Но над теплым, тихим Иргизом – покой, безлюдье, безмолвие. Горячее солнце, недвижный воздух, пронизанный запахами леса и речной паркой влаги. Даже птицы будто уснули в густых, не тронутых топорами зарослях.

Увидел во сне умерших, а наяву вспомнилась матушка. Вспомнилось, как она, вся в слезах и с покусанными губами, чтобы не разрыдаться, крестила его, уходящего из дому, придерживаясь рукой за старенький ивовый плетень. Ее скорбный шепот и поныне звучит в ушах, будто еле слышное журчание воды в переплетенном корневище дерева, давно упавшего в реку:

– Возвращайся, сынок. Денно и нощно ждать буду…

Тому минуло уже более года. Запутанные тропы ведут беглых не к родному подворью, а все дальше от него. Все дальше, порою неведомо куда. Казалось, что идут они следом за верткой летучей мышью, которая то и дело кидается из стороны в сторону.

У Илейки навернулись слезы, защипало веки, но он сдержал себя – суровая и полная риска жизнь беглых холопов приучает переносить боль не только физическую, но и душевную. Илейка порывисто вздохнул, потер глаза кулаками, подошел к Иргизу и, не снимая лаптей с ног, ступил в теплую воду, наклонился умыть лицо. По речной глади побежали, расширяясь, мягкие полукружья волн.

У старого, наполовину спаленного молнией осокоря Илейка подобрал берестяное лукошко с полуспелой фиолетовой ежевикой и посох: затесанную топором и зачерненную в огне толстую дубовую палку, острую и крепкую, как казачье копье. Другого оружия от зверя у него не было.

– Надобно идти к жилью. Дедушка Капитон не забеспокоился бы, – тихо проговорил Илейка и углубился в лес, душный, с буйной молодой порослью на солнечных полянах. Под ногами звонко шелестела в траве сухая прошлогодняя листва: давно уже не было дождей в здешних местах.

Землянки беглого люда на Иргизе, будто огромные серые грибные шляпки, открылись разом, едва Илейка раздвинул густые ветки бузины с яркими кистями поспевших ягод. Вышел на просторное место, слегка возвышенное над речной поймой. Десятка четыре насыпных крыш, кое-где дымили костры: время шло к обеду. У костров дремали полусонные от жары ребятишки в ожидании похлебки из рыбы. У самого ближнего к лесу жилья пожилая женщина, закутанная в черный платок, согнулась над соструганным бревном и потрошила рыбу, терпеливо отпихивала ногой от ведра рыжую с отвислыми сосцами собаку. Собака покорно отходила прочь, но тут же возвращалась к ведру, гонимая голодом и опустошенная прожорливыми кутятами.

Илейка с дедом Капитоном набрели на поселение беглых под осень минувшего года, после долгих и голодных мытарств по лесным чащобам Приволжья. Под Сызранью настигла их горькая весть о разгроме ромодановских мужиков и о том, что повсюду хватают разбежавшихся мятежников.