– Такая система, – сказал Загорский.

– Система. Это не система, это хрен знает что! Главного в стране взять и переизбрать. Нет, у нас до такой тупости не дойдет!

– У нас –нет. Где Борис?

– Профессор купаться отправился,– съязвил Сметана.

– Ты бы тоже на речку сходил, Николай Прокопьевич. Развеялся хоть. Все лучше, чем политические новости читать.

– Как не читать, Васильич!? Как не читать? Когда такое происходит, что… я не знаю, – Сметана не мог справиться с возмущением. – А Черчилль? Ты же верховный командующий! Дал команду войскам, флоту, крейсер в эту… в Темзу ввел. Херак! Как в свое время из «Авроры». Всем под шконку!! Че вы там переизбрали? А мне пох!

– С «Авророй», по-моему, иная история. Несколько, я бы сказал, противоположная.

– Не, не быть Англии нормальной страной. С таким подходом – шансов нет.

В хату вошел голый до пояса Борис, он слышал последнюю реплику, на которую решил откликнуться.

– Парламентаризм в Англии, – сказал Борис, приглаживая мокрые волосы. – Существует больше восьми веков. И за это время они выдали открытия Ньютона, Фарадея, Резерфорда…, сотни физиков, только физиков с мировыми достижениями. А во времена самодержавной России жил какой-нибудь Кулибин в провинции – никому не нужный. И голосование на выборах, надо сказать, не помешало Британии стать крупнейшей империей, которую знала история. За исключением Чингисхана, но это другое.

– За Чингисхана спросим у Бардина, когда поймаем, – сказал Загорский. – Но никакого продвижения по этой теме я не вижу.

Борис надел майку и виноватым тоном произнес:

– Не получается. Может кто другой… Такое дело, – он замялся. – Я сейчас нырнул, и такая мысль, которая не понравится, думаю вам, товарищ капитан, в первую очередь..

Николай Прокопьевич, мурлыча под нос, удалился из хаты. Он – человек деликатный, только недогадливый, но в этот момент догадался, что соседей по коммуналке нужно оставить одних.

– Дядя Слава, – обратился Борис к Загорскому, как звал его в детстве. – Я подумал и решил, что нужно уходить из розыска. Хочу вернуться в науку. Как-то тянет меня, дядь Слав. Четыре года ни одной формулы, ни одной леммы не вспоминал, а тут все мысли заточены в том направлении.

Загорский подошел к окошку, задернул занавеску, создав неубедительную тень. Закрыл чугунок крышкой, провернул ее по кругу, тихо сказал:

– Тебе жить.

– Дядь Слава! – нервно заговорил Борис. – Я сделаю все! Это же не сей момент. Я всем, чем могу быть полезен, все сделаю. Зайца найдем, реноме опергруппы подтвердим! Потом вернемся в управление, а это когда еще! Я еще долго буду вам надоедать… – попытался пошутить, вышло глупо.

– Борис, поступайте, как считаете нужным.

Загорский испытывал незнакомое доселе чувство: чувство отца – мастерового, который годами учил старшего сына ремеслу, передавал секреты профессии, с тем, чтобы тот продолжил его дело, а сын наотрез отказался.

– У Чехова, – вспомнил Загорский. – В одном из рассказов есть чудная фраза: человек есть творец своего счастья. Давайте, Борис. Я искренне желаю вам успехов на поприще науки.

Ростислав умолчал о том, что персонаж Чехова, сказавший «чудную фразу», с течением жизни оказался моральным банкротом. А сам Загорский это помнил, и ему на секунду, буквально на крохотный миг, захотелось, чтобы Борис через год пришел в управление, протянул Ростиславу пустой покореженный тубус и попросил: сломайте. Как шпагу над дворянином – ломайте, позвольте вернуться. Сволочное желание. Но Ростислав просто не видел в жизни более ценной достойной работы, кроме как в «уголовке».