— Мы должны узнать, кто этим занимается, — сказала Триш, поворачиваясь к мужу. — Мы должны, потому что это мерзко. Это хуже всего. Это опасно.

— И очень возбуждает, — прибавил Грэм, но понял, что напрасно.

Триш уставилась на него взглядом, в котором читалось чувство, похожее на ненависть, ее лицо окаменело.

— Извини, — сказал он.

— Ты мерзавец.

Она помолчала, не сводя с его лица влажных глаз, потом сказала, чуть качая головой:

— Вот что так опасно. Сначала секс, возбуждение… — Она замолчала, положила руку на живот и почувствовала, как к горлу подкатывает комок тошноты. — Надо заявить в полицию. Нам обоим.

Грэм сжал ее плечи.

— Я все сделаю сам, милая, не волнуйся.

— Нет, — настаивала она, в ее глазах горела яростная убежденность. — Теперь и я часть этого. Я должна понять, кто сделал это со мной. Они сделали это со мной.

— Мы до них доберемся, — заверил ее Грэм, думая, до чего там уже добрались с Дженни, недовольный тем, что не может быть с остальными и разделить веселье.

Но завтра у него будет запись. Лелеемые воспоминания, которые продлятся всю жизнь, и он не был их частью.

Триш отвернулась от него и снова посмотрела на Кимберли.

— Какая красавица, правда? — спросила она, тихо плача и кусая губы, как будто своим поступком той ночи она причинила дочери какой-то вред.

Как раз вынесли электрический шокер и присоединили зазубренные зажимы на концах длинных черных проводов к соскам Дженни, и в этот момент поверх песнопений и приглушенные крики девушки Ньюлэнд услышал пикающий сигнал. Мэнни стоял со стилетом в руках, он только что закончил вырезать на коже Дженни непристойные слова, пока неглубоко. Он высунул порезанный язык и осторожно провел его кончиком по лезвию, глядя, как блестит нож, пробуя его на вкус, и в стали отражалось его искаженное и растянутое лицо, частично закрытое маской, толстое, обезображенное оспинами.

Ньюлэнд посмотрел на пульт и увидел, что мигает голубой огонек сенсора. Он немедленно повернулся к окну за спиной, поднял тяжелую штору и выглянул наружу. С тревогой он увидел вдалеке машину с выключенными фарами, лунный свет играл на ее хромированном ветровом стекле.

Ньюлэнд повернул силовой выключатель на пульте, обрубил музыку и яркий свет. Выйдя из-за фальшивых панелей с чувством, какое бывает у человека, который только что был на ярком солнце, и оно вдруг погасло, он попытался разглядеть что-то в темноте и крикнул:

— Машина у южного входа! Уходим через северный.

Потом он кивнул Мэнни, который наставил лезвие на левую грудь Дженни, чуть в стороне от середины, точно зная, как найти ее сердце.

— Нет, — приказал Ньюлэнд, отводя острие. — Не порти товар. Возьми с собой, она еще пригодится.

Он посмотрел на ее лицо с завязанными глазами, думая: «Я хочу быть стиснутым внутри нее, когда оборвется ее жизнь, хочу чувствовать, как ее мышцы сжимаются вокруг меня, когда я всуну язык между ее твердыми зубами».

Мэнни закинул Дженни на плечо, и они направились к открытым дверям, куда по металлической лестнице с лязгом бежали мужчины, одевались, путаясь в одежде, от их дыхания в ночном морозном воздухе поднимался туман. Заработали моторы, и автомобили срывались с места, уносясь мимо Ньюлэнда и Мэнни. Они разделились. Мэнни открыл багажник, забросил в него голое тело Дженни и захлопнул большой рукой. Потом он встал у открытой двери своей фальшивой полицейской машины и уставился на автомобиль, стоявший за воротами напротив, как бы предупреждая. Как только Ньюлэнд благополучно выехал через северный выход, Мэнни сел в полицейскую машину и подъехал вплотную к воротам, его фары осветили коричневый «форд».