Вдруг из динамиков на стене полилась вкрадчивая музыка, сначала негромкая, потом звук стал нарастать, и мужчины восприняли сигнал и расселись на деревянных складных стульях вокруг помоста. «Сколько глаз смотрят на меня, — подумала Дженни, — хотят меня». Она стояла в одиночестве, гадая, станцевать ли ей для начала или сразу раздеваться. В музыке не было слов, одни инструменты, медленный, легкий ритм, печальная труба и ритм малого барабана, который совпадал с ее мыслями, заставлял ее покачиваться в такт. Свет постепенно потух — все выключатели находились на одном пульте, которым управлял Мэнни. Лица мужчин оказались в тени, смутные, размытый воздух комнаты легко гармонировал с минорным настроением музыки.
Дженни отдалась на волю музыке, которая стала управлять ее телом, она покачивала бедрами, не глядя на мужчин, и она осторожно ступила на помост, желая дать им понять, что она не видит их, словно бы не знает об их присутствии, словно бы она просто у себя в спальне, в одиночестве, раздевается под любимую песню по радио. Закрыв глаза, она повернулась, стараясь использовать каждую мышцу тела, включить ее в представление, двигая бедрами и запрокинув голову, не открывая глаз, пока ей не пришлось их открыть от страха, что у нее закружится голова, что ее стошнит. Если ее стошнит, все будет кончено. Так уже бывало в присутствии отца. Ее много раз тошнило, а он потом только приказывал ей все вычистить собственным языком.
Она стала лицом к мужчинам, наклонила голову вперед, глядя на них, как она воображала, темными, чувственными глазами. Их лица были неразличимы в приглушенном свете, некоторые из них улыбались оценивающей, другие злой, знающей улыбкой, а третьи сидели без выражения, почти мрачные. Она настолько чувствовала себя частью этого места, принадлежала ему, как будто тьма внутри нее составляла одно целое с этими мужчинами, как будто они вместе понимали что-то общее.
Она завела руку за спину и расстегнула «молнию» на платье. Ритм музыки как будто стал чуть быстрее, как медленное сердцебиение. Она спустила бретельки платья, открывшего белое кружево ее бюстгальтера. Застежку она нащупала не с первого раза. Белье было для нее ново и незнакомо. Она протянула руку и стала искать, но не нашла, и тогда только вспомнила, что он застегивается спереди. Расстегнув пластиковый крючок, она сняла бретельки и сбросила кружево, открывая грудь.
Пробы, сказала она себе. Ну, как вам это? Спорим, вы все хотели бы к ним присосаться. Тем хуже для вас. Не выйдет. Смотреть можно, трогать нельзя. Я на экране. Когда я здесь, на экране, смотреть можно, трогать нельзя.
Один из мужчин вздохнул, несколько заерзали на своих стульях. Она стряхнула платье с колен, но при этом чуть споткнулась. Ей хотелось быть такой изящной, и эта неловкость была совершенно ни к чему, из-за нее она хрипловато засмеялась и потерла подбородок. Теперь они видели ее трусики, видели сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань. Она повернулась к мужчинам спиной и наклонилась вперед. Просунув большие пальцы рук под эластичную ткань на бедрах, она спустила их, открывая безупречную белизну своей кожи и заманчиво поднимавшийся холмик между бедрами, и прохладный воздух коснулся ее в этом теплом, влажном месте.