– Слухай, Гриня, може, и про мою свадьбу уже говорить не будут? Ну, пока Сема не найдется?

– Не будут, – снисходительно успокоил ее брат. – Мама с батей еще не решили, за кого тебя отдавать. Да и мать занемогла, какое ж сватовство без матери? Кто знает, долго ли она еще пролежит…

Получалось, как в семье ни плохо, а для Любы хорошо. И она не очень себя в том виноватила: как аукнется, так и откликнется! Она могла позволить себе передохнуть. И, пока мать болеет и не будет за нею следить, встретиться с Дмитрием, поговорить… А там кто знает? Может, война все же начнется, а с войны, бывает, казаки богатыми возвращаются. Тогда Люба сможет выйти замуж за Дмитрия Иващенко.

Дома Люба застала картину… нет, не разорения, а запустения. Если можно так сказать про воздух ее дома. Вроде, все делалось, как надо. Отец с утра уезжал на поле, Гришка ездил вместе с ним и помогал, а мать лежала. Люба без рассуждения кинулась на подворье. Посмотрела, коров хоть доили?

– Отец доил, – поведал ей Гришка. – Зорька чуть его не боднула. Он же своими лапищами за сосок ухватился и давай тянуть! Я показал, как надо. У мамы научился.

Люба не выдержав, улыбнулась и потрепала его по голове: хозяин. Но когда коров пригнал с пастбища пастух, ей пришлось папину работу переделывать, если такое можно сказать о дойке.

Михаил Андреевич приходил с поля усталый, но не улыбался, как прежде, а мрачно проходил в конюшни, работал там до изнеможения, будто на поле недоработал, перед тем, как сесть за стол, выливал на себя вытащенное из колодца ведро воды, надевал чистую рубаху, молча ел и уходил спать. Но не в ту комнату, где лежала мать, а в дальнюю небольшую комнатушку с маленьким окном и узкой кроватью.

Про здоровье жены не спрашивал, разговаривать с нею не пытался. Словом, осерчал на весь свет. И на Любу в том числе, хотя она была и вовсе не при чем.

На самом деле, в отличие от жены, Михаил Андреевич воспринял исчезновение сына как предательство. Отчего-то он совсем не переживал, а был уверен, что сын уехал из-за какой-то своей выдумки и бросил семью в самый разгар работ.

Ну, если и не в разгар, то дел по-прежнему было столько, все сосчитать пальцев на руке не хватит.

Вот сейчас, например, думая о сыне, Гречко яростно вырезал лопатой аккуратные плитки кизяка, которые Люба с Гришей носили в огород на просушку. Разве ж в одиночку такие дела делают? На всю зиму надо заготовить. Это притом, что камыш они еще не резали. Холода начнутся, чем топить? Когда Семен уйдет в армию, там будет все проще. Можно будет человека нанять. А теперь? Человека брать, а вдруг Семен завтра вернется.

И конопля… Добрые люди давно ее в реку заложили, только у Гречко до сих пор конь не валялся. А ведь на следующий год понадобится столько холста – придется дочку замуж выдавать…

О том, будет ли у нее хороший жених, Михаил Андреевич и не сомневался. В последнее время, нет-нет, да и заговаривали с ним казаки:

– Миша, ты как, сватов ждешь?

– Рановато еще, довольно усмехался Гречко.

А что, девка выросла красивая, справная, кровь с молоком. Чего только Зоя на нее осерчала, толком так и не сказала… Но у них всегда было: один родитель наказывает – другой не мешайся. Ну, волнуется девчонка, не знает, что за жениха ей подберут, так что же, сразу ее от себя отсылать?