– Повезло тебе с невесткой, – говорили Анне Гречко подруги и соседки, – вон как на тебя, словно на икону, молится.
– Гречанка, – говорила Анна Епифановна, словно это слово должно было что-то особенное значить.
Все-таки лед никогда до конца не таял.
– Так твой же Мишка у родителей ее украл. Чем девчонка виновата? Думаешь, ее батькам это было по нраву? Небось, до сих пор дочку оплакивают…
В станице все всё знали. И нельзя было скрыть хоть что-нибудь. Сами казаки и приговаривали: у нас на одном конце станицы чихнешь, на другом тебе скажут: будь здоров! Или еще: выйди глубокой ночью во двор, покажи в звездное небо кукиш, непременно наутро кто-то спросит:
– И кому же это ты по ночам кукиши кажешь?
Зоя могла только догадываться, о чем думал свекор, когда приставал к ней со своими ласками. Конечно же, в отсутствие сына. Неспокойно было на границе с черкесами, вот казаки и выступали в походы, чтобы утихомирить постоянно бушующий Кавказ.
Рассказать мужу о домогательствах отца? Зое это казалось неприличным. Усомнится – подумает, что сама дает повод. Поверит – с родителями разругается. И придумала Зоя такое, после чего отвадила от себя свекра навеки.
Глава двенадцатая
Когда в очередной раз свекор зашел в гости – точно зная, что сына нет дома – Зоя и решила, как его проучить.
К тому времени младшие Гречко жили уже отдельным домом. Зоя сразу легче вздохнула. В хате родителей Михаила было трудно: молодая сноха металась между свекром и свекровью, и хотя не жаловалась мужу, но тот понимал, что жене несладко приходится.
Он был не так уж молод, когда поспешил жениться на инородной. На десять лет старше своей жены. Хоть и советовали ему казаки на свадьбе: любы як душу, трясы як грушу, он таким советам не внимал. Было бы чего трясти. Такая она была худенькая, нежная, изящная. Правда, потом как-то примелькалось… Он видел, что его жена нравилась отцу, но не придавал этому значения. Завидует, старый черт! – мысленно посмеивался он.
Андрей же Сидорович все ожидал подходящего момента, когда к молодой невестке можно будет ближе подступиться. И дождался. Мишка уехал, а тут начался сенокос. Сыновья Андрея нет-нет, да и помогали молодой снохе, вот и он пришел будто с тем же.
Что-то сделал на подворье, в чем-то и в самом деле ей помог, а потом затребовал, чтобы Зоя за труды его накормила и, понятное дело чарку налила. За стол с ним села, и тоже выпила. Старый лис знал, как могут добреть женщины после рюмочки.
Ему показалось, все так и случилось: невестка, до того всякий раз его домогательства отвергавшая, вдруг сказала:
– Вечером приходи!
И вышла. Вроде, как срочно что-то в летней кухне понадобилось.
К тому времени она ждала своего первенца. Забеременела не сразу. Чем свою свекровь почему-то обрадовала.
– Чужинка! – сказала она, как приговорила. – И родить не может!
Михаил тоже расстроился. Ласкал ее ночами, задерживая порой руку на животе. Словно хотел этой рукой вдохнуть жизнь туда, где, по словам матери, ее не могло быть.
Никто бы Зое не поверил, если бы она сказала, что не хочет рожать. Да, пока не хочет. Она была не из тех людей, кто соглашается плыть по течению. И если казаки всегда говорили, что они свободны и никогда не согласились бы жить в неволе, то и греки были вовсе не такими покорными, как о них кое-кто думал. А греческие женщины обладали кое-какими знаниями, помогавшими им решать: когда рожать детей, и сколько.