Нет, и своего младшего сына, и дочь Зоя, конечно же, любила, и воспитывала, вроде, как хотела. Но Люба выросла непокорной, гордячкой, такой же упрямой, как отец, и всегда пыталась настоять на своем.

Зоя вспоминала себя в ее возрасте. Она была не то, чтобы покорна, но свою горячность, вольнолюбие старалась прятать подальше. И при разговоре с родителями, даже с матерью, старалась опускать глаза в пол, чтобы не увидели горевший в них огонь. Хотя, возможно, сама Зоя будь посмирнее, послушнее, не попалась бы тогда в руки казакам, а сидела в подполе, куда пыталась спрятать ее ошалевшая от страха мать.

Если так рассуждать, выходит, свой характер Люба взяла у матери, хотя мать этого не признавала.

– Смирись! – требовала она у маленькой Любы, но та, наказанная, стояла в углу, на горохе и никогда не просила пощады, только упрямо сжимала губы.

Цветом волос, глаз пошла Люба в отца. Порой Зоя задумчиво на нее смотрела: русые волосы, серые глаза – не в меня она, нет, не в меня! Почему же гречанка, живя среди казаков, все-таки пыталась им что-то противопоставить? Что-то доказать. Может, что она другая, и дети у нее другие, но природа будто посмеивалась над нею.

Когда будущий муж привез Зою в кубанскую станицу, показал родителям, свекровь ее сразу невзлюбила. Наверное, оттого, что свекор наоборот, взглядом обласкал, восхищенно причмокнул:

– Хороша, ох, хороша девка!

Сначала она не могла понять, почему мать ее похитителя так на нее взглянула. Зоя же еще ничего не сделала, ничего не сказала. Ни словом, ни взглядом не оскорбила. И разве она сама напросилась, чтобы ее увезли так далеко от дома и родных?

Может, свекровь уже присмотрела для сына невесту, но ведь Зоя вовсе не собиралась становиться ее снохой. И если бы вдруг семья Гречко ее выгнала, то Зоя бы и не обиделась. Дали бы только немного денег, чтобы она могла добраться до родительского дома.

Наверное, Давид после этого от нее бы отказался, но родители бы все равно ее приняли… Чего вдруг к ней пришли мысли о бывшем женихе? Теперь, когда она была женой другого…

Эти мысли взялись в ее голове неизвестно откуда. Кто бы ее отпустил! Михаил Гречко так ее желал, что не смог дождаться, когда родители справят настоящую казацкую свадьбу. Наскоро обвенчался с нею в первой же церкви на кубанской земле… Торопился.

Зря свекровь так на нее озлобилась. Зоя была ни в чем не виновата.

Правда, позже она узнала, что свекор частенько засматривался на окрестных молодиц, похаживал тайком к вдовым казачкам. Свекровь обо всем знала – разве можно было хоть что-то скрыть в станице? – но молчала. Его интерес к невестке был, похоже, последней каплей в чаше терпения Анны Гречко. Гордой и самолюбивой женщины.

Но Зоя все-таки переломила нелюбовь мужниной матери к себе. Слово дала, что все сделает для того, чтобы Анна Епифановна ее признала.

Никогда слова поперек не сказала. Ухаживала за нею, когда – не иначе от переживаний – у свекрови начинала болеть голова, и она невольно постанывала, прикрыв глаза. Зоя ловила ее взгляд и бросалась выполнять любое желание, чем, в конце концов, казалось, растопила лед в сердце женщины.