— Ничуть. Знаю, ты считаешь нас с матерью замечательными родителями. Я рад. По-настоящему рад. Может, в твоих глазах так оно и было, только ты старался не замечать разные неприятные вещи.

— Например?

— Я не хочу копаться в собственном грязном белье. Да и не о том сейчас речь. Наверное, мы действительно были хорошими родителями. Как и большинство отцов и матерей. Большинство стараются изо всех сил, и если допускают ошибки, то именно потому, что слишком стараются. Но видишь ли, дело в том, что мы, родители, в лучшем случае, как бы это сказать, — автомеханики. Мы можем все подогнать, привести двигатель в порядок, заставить его работать, проверить масло — словом, привести машину в рабочее состояние, подготовить к езде. Но машина — это всего лишь машина. Когда ее выпускают, она уже является «ягуаром», «тойотой» или «фольксвагеном». «Тойоту» в «ягуар» не превратишь.

— «Тойоту» в «ягуар»? — поморщился Майрон.

— Ты меня понял. Да, сравнение хромает, а если подумать, то на обе ноги, потому что звучит вроде как приговор, например: «ягуар» лучше «тойоты» или какой-нибудь другой марки. Это не так. Просто это разные машины с разными потребностями. Так же и дети. Иные рождаются застенчивыми, иные бойкими, кто-то зачитывается книгами, а кто-то гоняет мяч — по-всякому бывает. И то, как мы вас воспитываем, не имеет особого к этому отношения. Конечно, мы способны привить какие-то ценности и все такое прочее, но, пытаясь изменить природу, мы обычно все только портим.

— Пытаясь превратить «тойоту» в «ягуар»? — уточнил Майрон.

— Не умничай.

Относительно недавно, перед тем как сбежать в Анголу, точно такие же идеи, хотя и в совершенно иных обстоятельствах, развивала Тереза. Состояние выше настояния, повторяла она, и ее аргументы одновременно радовали душу и смущали, но сейчас, когда напротив сидел отец, они уже не казались Майрону такими убедительными.

— Брэд не был создан для того, чтобы сделаться домоседом, — продолжал отец. — Ему всегда не терпелось сорваться с места. Он был создан для странствий. Он, я бы сказал, родился кочевником, как и его предки. Поэтому мы с матерью его и не удерживали. Детьми вы оба были отличными спортсменами. Ты был помешан на идее соревнования. Брэд — нет. Он ненавидел состязания. Из этого не следует, что он хуже или лучше тебя, просто — другой. Ладно, устал я что-то. Довольно. Полагаю, у тебя есть серьезные основания, чтобы попытаться найти брата после стольких лет разлуки?

— Есть.

— Вот и хорошо. Потому что, несмотря на то что я сейчас наговорил, ваш разрыв стал одним из самых больших несчастий в моей жизни. И будет замечательно, если вы помиритесь.

Наступившее молчание нарушил пронзительный звонок мобильника Майрона. Майрон посмотрел по определителю, кто звонит, и с удивлением осознал, что это Ролан Димон, тот самый офицер нью-йоркской полиции, который так выручил его вчера в клубе «Даунинг, три».

— Я должен ответить, — извинился Майрон.

Отец кивнул — давай, мол.

— Да?

— Болитар! — рявкнул Димон. — Мне казалось, что он уже покончил с этими играми.

— Кто?