И Ставинский вспоминал американские супермаркеты, заваленные мясом и птицей, сырами и колбасами, овощами и фруктами, соками и деликатесами! Вспоминал, как шесть лет назад он ходил с дочкой по Вене, застывая на каждом шагу у очередной витрины, где были невиданные в России колбасы и еще черт знает какие мясные деликатесы, которым в России и названий-то нет. Поесть мяса досыта – какая простая и трудноосуществимая для России мечта. Когда-то, кажется, в семнадцатом веке, вспомнил Ставинский из школьной истории, даже мясные бунты были в Поволжье, но теперь нет ни мяса, ни бунтов, утихомирили Россию большевики. Кретин, зачем он вернулся сюда, что за блажь, что за идиотизм была вся эта шестилетняя ностальгия?! Стоит провести один день в общем вагоне любого поезда в России, как от запаха потных портянок и распирающей желудки картошки испаряется любая ностальгия, ети ее в душу в мать! Идиот, безумный идиот, ты мечтал вернуться в свою молодость, вернуться в себя самого десятилетней давности, но вот ты вернулся, сбылась мечта идиота – и что? Ты в капкане. И лучший способ выбраться из него – это просто сейчас, сию минуту выйти в тамбур вагона и броситься под колеса поезда… Трус, авантюрист, казнил себя Ставинский, давай решайся, все равно – кому теперь нужна твоя жизнь? Ты уже похоронил себя однажды, когда осел в Портланде простым зубным техником, потом ты похоронил себя на кладбище в Нью-Джерси, ну так похорони теперь себя в России – похорони уже действительно, наконец!
Ну конечно, он не бросился под поезд. Он был обычным человеком, не более храбрым, чем любой простой смертный. И максимум, на что он был способен, – это запереться в туалете вагона и под стук колес биться (но не очень больно) головой об стенку, рыдать и называть себя мудаком и идиотом…
Но на третий день страх перед арестом притупился и уже не подхватывал его неожиданно с полки, не заставлял нетерпеливо дожидаться ближайшей станции, чтобы сменить поезд и маршрут своего бегства. Нет, он не осмелел и не простился с этим страхом, просто он привык к нему, как привыкает человек к своей болезни, даже к смертельной, как привыкает раненый к осколку в позвоночнике… И тогда он решил ехать в Ялту, к этой «всегда любящей его тете Оле» – связной с Мак Кери. Пусть они вытаскивают его отсюда немедленно, пусть выкрадут его, спрячут в трюме любого иностранного парохода и будут хоть неделю, хоть месяц везти через Босфор и Дарданеллы – он выдержит! Да, в Ялту! Немедленно! Пока его не засекли, пока никто его не арестовал и не опознал…
И на какой-то предуральской станции Ставинский с хабаровского поезда пересел на симферопольский и теперь ехал на юг, к теплу, к морю, к «тете Оле». Но чем больше отпускал страх, тем чаще приходили мысли о Вирджинии. Что с ней? Неужели ее пытают в КГБ, а она не выдала его? Или она сыграла перед гэбэшниками, что они убили ее мужа Роберта Вильямса, и гэбэшники, извинившись, выпустили ее, и она уже в Америке? Тогда он спасен или почти спасен… Но как узнать? Конечно, у той же «тети Оли» – пусть эта «тетя» будет ругать его, что он без спросу явился в Ялту, но он должен выяснить, на каком он свете – уже на том или еще на этом…