Милая Вирджиния! Конечно, они уже отпустили ее: такой скандал, международный скандал – убили американского туриста! Наверняка американское правительство заявило Советскому Союзу протест, может быть, даже сам Рейган лично звонил Брежневу, что ему стоит?! Конечно! А он, идиот, трясется тут от страха, четвертый день на колесах, в этих вонючих вагонах, а ведь скорей всего Вирджиния уже дома, в Америке, и КГБ никого не ищет – ни подлинного Юрышева, который еще числится в отпуске, ни его, Ставинского, который шесть лет назад уехал себе из СССР, эмигрировал с дочкой и живет с тех пор в США. И – все нормально, все еще не так страшно, говорил себе Ставинский. Если бы КГБ действительно тебя искал, то давно бы нашел, а раз не нашел, значит – и не ищет и не думает искать! Живучий ты, Ставинский, живучий! Похороненный в Нью-Джерси, убитый выстрелом в голову в Шереметьевском аэропорту – сидишь себе в этом грязном вагоне-ресторане поезда Иркутск – Симферополь, пьешь разбавленное жигулевское пиво, давишься холодными макаронами по-флотски, но – живешь! И значит – будешь жить, черт тебя подери!…
Так, от страха к надежде и снова от надежды к отчаянию, метало душу Ставинского в так называемых поездах дальнего следования. За окнами этих поездов были то хмурые заснеженные русские леса, то черно-белые сиротные поля, то низкое свинцовое небо зимних снегопадов, то красное морозное солнце. Своим казарменным бытом общие вагоны поездов больше напоминали какой-то движущийся лагерь, который кочует по необъятной России от одной стенки с колючей проволокой до другой, от западных границ до восточных. В его общих вагонах-бараках люди спят и пьют, рассказывают анекдоты и тихо матерят колхозы и начальство, в тамбурах отпускники-солдаты тискают прыщавых девок, а на остановках все пассажиры общих вагонов с молчаливой ненавистью разглядывают модно одетых во все импортное пассажиров двух привилегированных мягких вагонов – эти пассажиры прогуливаются по перрону вдоль общих вагонов, высматривая тут молоденьких смазливых пассажирок, и зазывают их в свои купе…
И уже знал Ставинский, понял, додумался на вагонной полке и за столиком в вагоне-ресторане, что вся его ностальгия по России была тоской привычного лагерника по своему лагерю, в котором он был когда-то не простым зеком, а привилегированным. Потому что работал тогда не на заводе и не в колхозе, а на телевидении – так сказать, в лагерной самодеятельности. Быть привилегированным – вот и вся твоя ностальгия, Ставинский, говорил он себе с издевкой. Из-за этого ты даже по лагерю тосковал, идиот!…
Между тем по случаю появления пива на очередной станции Бурсак в вагон-ресторан ввалилась подвыпившая компания сельской молодежи. У одного из парней был в руках транзисторный радиоприемник «Спидола». Приемник гремел явно заморским джазом. Ставинский с неудовольствием подвинулся, когда эти парни заняли два свободных места за его столиком и еще два столика рядом. Он уже знал, что сейчас будет: сейчас они возьмут два ящика пива на семерых, потом втихую от официанта разольют по стаканам принесенную с собой водку или самогон, тут же закрасят ее пивом и будут пить, орать и материться до следующей станции. Там они выйдут и пересядут в вагон-ресторан встречного поезда, чтобы вернуться на свою станцию Бурсак. А на следующей станции или через одну в вагон-ресторан ввалится очередная компания любителей пива…