Вирджиния смотрела ему в глаза. Она понимала его. Похоже, ничего больше они оба не смогут сказать друг другу в присутствии полковника Орлова и начальника тюрьмы. И она даже не может назвать ему имена Мак Кери и Даниела Дж. Купера.

– Во всяком случае, – продолжал Ларри Кугель, – вы не должны отчаиваться. Американское правительство примет все меры для вашего освобождения. Мы уверены, что советская сторона проявит гуманность по отношению к женщине, которая оказалась жертвой неуравновешенного характера своего мужа.

– Мне сказали сегодня, что меня посадят минимум на три года.

– Вы должны проявить терпение, Вирджиния. Мы примем все меры, чтобы сократить этот срок. Мы будем настаивать, чтобы вас защищал наш защитник. Я полагаю, советская сторона нам в этом не откажет, – повернувшись к полковнику Орлову, закинул удочку Ларри Кугель. – Как вы считаете, господин Орлов?

– Это не в моей компетенции… – ответил полковник, твердо зная, что еще ни одному иностранному, а тем более американскому, адвокату не было позволено вести защиту в советском суде. Иначе что это был бы за суд, усмехнулся про себя полковник.

Кугель поднялся, явно собираясь прощаться. Спросил напоследок:

– Вирджиния, у вас есть какие-нибудь просьбы? Я вам принес передачу, американские продукты из посольства. Передачу проверят и, я надеюсь, отдадут вам. Что вам передать в следующий раз?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Что-нибудь питательное. Мне кажется… мне кажется, что я беременна… – добавила Вирджиния смущенно.

Полковник Орлов настороженно повернул к ней лицо, а Кугель просиял:

– О, это другое дело! Это замечательно! Что же вы мне сразу не сказали, Вирджиния? Я уверен, что советская сторона проявит гуманность к беременной женщине! Это меняет все дело!…

…В камере Вирджиния упала на пол и разрыдалась – второй раз за сегодняшний день. Тут же открылось крохотное окошко в двери, и надзиратель сказал снаружи:

– Встать! Лежать на полу запрещено! Примите передачу…

И сквозь окошко-«кормушку» бросил в камеру бумажный пакет – передачу Ларри Кугеля. Упав на цементный пол, пакет лопнул, из него плеснуло на пол разлившееся молоко, и по этой луже молока покатились оранжевые флоридские апельсины – призраки прошлой жизни.

Утерев слезы, Вирджиния подняла один из апельсинов, но тут дверь камеры распахнулась, два дюжих надзирателя подхватили ее под мышки и опять потащили по коридору, по лестнице – не на допрос, а в тюремную медсанчасть. Вызванный полковником Орловым гинеколог прямо при нем, при Орлове, осмотрел Вирджинию, но сказал, что на такой ранней стадии ни один врач визуально определить беременность не может, а для анализа мочи на беременность нужен дефицитный немецкий препарат «гравимун». «Ладно, плевать! – по-русски сказал врачу полковник. – Обойдемся без анализов…»

Поезд шел на юг, к Ялте. Уже четвертый день Ставинский мотается по железным дорогим России, меняет поезда и вагоны. Поначалу его гнал из Москвы простой животный страх за свою жизнь, и он ездил только в общих вагонах, набитых простым людом. Здесь пахло потом, кирзовыми солдатскими сапогами, нестираным бельем. В открытых купе сидели на горшках дети, а рядом за столиком или просто на вагонной лавке их родители ели вареную картошку с луком и селедкой. Но только в такой толпе, в гуще людей чувствовал Ставинский хоть какую-то относительную безопасность. Вряд ли КГБ будет искать его в таких вагонах, скорей в мягких, купированных. Впрочем, конечно, если начнут искать, то будут искать везде, не помогут ни эта еще робкая щетина на щеках, ни телогрейка, которую он купил на какой-то станции, чтоб не отличаться от пассажиров общих вагонов своей болгарской дубленкой. И все-таки на верхней полке общего вагона, под пыльным суконным одеялом и серой простыней, на ватной железнодорожной подушке было спокойней, чем в отдельном купе, где страх выел бы сердце, печенку и всю душу. А здесь этот страх заглушают постоянные разговоры пассажиров на нижних полках – за четыре дня Ставинский узнал о стране больше, чем если бы прожил в Москве целый год. Отпускники из Заполярья и Сибири ехали на юг вдогонку за теплым солнцем и охотно рассказывали своим соседям о больших северных заработках, которые все равно уходят неизвестно куда, потому что водка стала в два раза дороже и даже питьевой спирт стоит уже не 5.98, как несколько лет назад, а целых 12! Мяса нет, а есть только мороженая оленина. Уральская семья, которая везла свою полуслепую девочку в Одессу, в знаменитую филатовскую глазную больницу, рассказывала, что на Урале уже пятый год карточная система…