— Ты, друг мой, лезешь в сферу, в которой являешься дилетантом, — внушительно говорил Дион. — Оно, конечно, хорошо, что учитель-грамматик обучает контроверсии, но ведь здесь требуется известная квалификация! Вот он, нынешний упадок нравов: простой школьный учитель мнит себя авторитетом! Послушать его, так он знает всех писателей, все звезды на небе по именам, все страны! А сам только в том и смыслит еле-еле, что архаизм, что узус, как правильно говорить и где ставить ударение! А где же богатство, изобилие и пышность слога, где звучность речи или медоточивая, смотря по обстоятельствам, мягкость? Поистине пожелаешь в сердцах, чтобы со всякого, кто намерен открыть школу, требовали бы лицензию с печатью! Да, сограждане! Уж не лучше ли в более раннем возрасте отдавать детей риторам-декламаторам, чем видеть, как они декламируют непонятно у кого?.. И непонятно что декламируют, добавьте, — с горечью продолжал Дион. — Ну, что это за тема — «уговорить Алкея взять в руки лиру»? Алкей-то — да, всегда ломался страшно. Что было, то было. Уже настроит лиру, почти начнет, и вдруг: «Нет, я не могу! Нет настроения. Ах, да уберите отсюда эту Сапфо, — что она на меня пялится? Увы, я не в голосе сегодня, горе мне!..» Бывало, по целым часам его уламывали, причем ораторы не вам чета! Но только если эту тему дает Орбилий из Беневента, то как хотите, а мне все же видится в ней насмешка над греками и великой эллинской культурой!..

Тут Орбилий порывался что-то сказать, но разошедшийся Дион не давал себя перебить и вел свой обличительный монолог дальше:

— Вообще дерзость грамматиков перешла уже все пределы! Проникают повсюду, подобно удушливой вони. Ремий Палемон, имея 400 тысяч сестерциев доходу, еще называет Варрона свиньей; Верий Флакк, который только в лексикологии что-то и смыслит, да и то не может выразить мысль ясно, учит внуков Августа; Леней на Саллюстия нападает — только за то, что чем-то оскорбил он память его патрона! Сам попробует пусть хоть одну фразу написать с той саллюстианской brevitas, которую образованное ухо одно лишь способно оценить! А Гигин — вообще, да кто он такой? — заведует Палатинской библиотекой; просишь почитать что-нибудь приличное, хоть девятую эклогу с правкой самого Вергилия, — ведь не даст: скажет, в отделе редких рукописей, пошлет прошение оформлять в письменном виде!..

Тут наконец преимущество в споре перешло к Орбилию, и он им воспользовался.

— Что я слышу? — с ехидцей начал он. — Откуда мне знакомы эти расхожие риторические фразы? Не иначе как из уст Квинтиллиана, высокооплачиваемого профессионала из риторической школы! А странствующий бродяга Дион из Прусы, верно, подхватил их где-нибудь на рынке, где пытался стянуть залежалого кальмара?..

Услышав про залежалого кальмара, Дион полез было в драку, однако Орбилий отбежал немного и продолжал:

— …Кальмара, да, и рассчитывал умять его без соуса, втихомолку. Напомню, что я тут единственный латинист, и препятствую я загниванию своего предмета, как могу. А не нравится — так попробуй, сочини по-латински хоть одну какую-нибудь простенькую свазорию, ну хоть речь Юноны к Европе, что ли. Чтобы та держалась подальше от чужих быков и прочей скотины. У меня это всякий школьник делает враз! Вот и послушаем образец высокой элоквенции. Начинай же! А уж я посчитаю, сколько раз ты забудешь поставить конъюнктив в придаточном косвенного вопроса!..