— Что ж, — ровно отозвался Змейк, — пожалуй. Был некий философ, который предлагал воспринимать нашу Солнечную систему в качестве атома в составе более крупного физического тела. Он шокировал противников на диспутах, говоря: «А что, если все мы, вместе с вращающейся Землей, с Солнцем и звездами, находимся где-нибудь в хвосте огромного льва?» При такой точке зрения Земля соответствует элементарной частице. Теоретически мы можем вообразить, что в этом, большем мире также живут и действуют люди. Наши размеры по сравнению с ними бесконечно ничтожны. Означает ли это, что так же ничтожны мы сами и все, что мы делаем?

— Нет, — сказал Гвидион. Он следил за мыслью Змейка, и сердце его начинало биться ровнее. — Если бы мне сказали, что поэт, написавший «Письма с Понта», был такого размера, что мне не разглядеть его и в микроскоп, а весь Понт был шириной с волосок, это не изменило бы моего отношения к Овидию.

— Разумеется, — согласился Змейк. — А если бы вам сказали, что некий государственный деятель, действуя в своих масштабах, навел порядок на десятой части поверхности нейтрона?

— Это не уменьшает моего уважения к нему. Что делать, если его народ такого размера! Неважно, в какую из этих концентрических Вселенных ты включен, лишь бы…

— …человек был приличный, — иронически заключил Змейк. — Вы уловили нить. Далее. То, что применимо к пространству, может быть применено и ко времени. Самая короткая жизнь сопоставима со сколь угодно долгой по одному, единственно существенному параметру.

— Добродетели, — догадался Гвидион.

— Если хотите, — сказал Змейк. — Вам полегчало?

— Нет, дорогой учитель, — сказал Гвидион, — но происходящее со мной не стоит вашего драгоценного внимания.

Тут он сел на пол.

— Вы, вероятно, возвращаетесь завтра домой? — спросил Змейк, никак не проинтонировав свое высказывание.

— Да, я… к родителям. Они, наверное, там волнуются. А уж бабушка — та вообще.

— Я также намереваюсь вернуться домой, — бесстрастно заметил Змейк.

— У вас… есть семья? — спросил Гвидион.

— Да, и относительно большая. Я в ней младший. У меня двенадцать старших братьев и сестер, — сказал Змейк. — Родители не видели меня, если я не ошибаюсь, в течение последних ста тридцати лет.

— Они будут счастливы, — предположил Гвидион.

— Несомненно. Полагаю, что мой благословенный отец даст мне десятиминутную аудиенцию. Кроме того, я смогу наконец навестить фамильный склеп, — боюсь, до сих пор я проводил там слишком мало времени, — заметил Змейк естественно и без малейшей горечи, и это заставило Гвидиона думать, что крепкая семья Змейка хранит какие-то чрезвычайно суровые патриархальные традиции.

Преподаватели держались в целом все мужественно, но совершенно по-разному.

Доктор Мак Кехт подозревал, что в ближайшее время от него, возможно, потребуется прекратить несколько истерик, и был в секундной готовности. Все было тихо. Тогда, в ожидании каких бы то ни было происшествий, он отыскал и вымыл заварочный чайник.

«Что до моих дел, — подумал он мельком, — то, дела финансовые побоку, многие курсы терапии я не доведу до конца уже никогда… да… что же? Несколько выражений благодарности и одно признание в любви. Ну, это все терпит до вечера. Сейчас мой кабинет открыт для студентов, невозможно отлучиться».