Однажды я забавы ради совершил такой обход вместе с ним. Известно вам, что в отношении еды старики теряют всяческий стыд и, глядя на них, просто нельзя не сблевать? Старые наркоты в точности таковы с джанком. При виде его они повизгивают и что-то лопочут. С подбородка у них свисает слюна, в желудке урчит, все их внутренности скрипят в перистальтике, пока они второпях растворяют в джанке последний приличный кусок плоти, а вы каждую секунду ждете, что наружу шлепнется огромная капля протоплазмы и вберет в себя джанк. Подобное зрелище действительно внушает отвращение.
«Ну что ж, когда-нибудь и мои мальчики станут такими, — философски подумал я. — Разве не странная штука — жизнь?»
Так что — назад, в центр, на станцию «Шеридан-сквер», ведь сыщик может прятаться и в чулане.
Как я и говорил, долго это продолжаться не могло. Я знал, что там, снаружи, легавые вершат свои зловещие колдовские дела, науськивая на меня стукачей из Ливенворта[10] «Нечего сажать его на иглу, Майк».
Я слышал, что Чапина они с помощью стукача и схватили. Старый сыщик-кастрат сидел себе в подвале полицейского участка, а к нему на круглые сутки и на долгие годы прицепили стукача. А когда в Коннектикуте Чапин повесился, этого старого ползучего гада нашли со сломанной шеей.
— Он упал с лестницы, — сказали они. Вы же знаете, что за собачий бред несут эти гнусные копы.
Джанк окружен магией и связан с множеством табу, проклятий и амулетов. В Мехико я мог бы отыскать своего поставщика с помощью радиолокатора. «Нет, не эта улица, следующая, направо... теперь налево. Снова направо», — а вот и он — старушечье лицо с беззубым ртом и пустыми глазами.
Я знаю, что один барыга прогуливается, мурлыча некий мотивчик, и все, мимо кого он проходит, этот мотивчик подхватывают. Он такой серый, призрачный и безымянный, что люди его не видят, а мотивчик, который они принялись мурлыкать, принимают за возникший у них в голове. Так вот, клиенты подхватывают «Улыбки», или «Я расположен полюбить», или «Говорят, для любви мы еще молодые», или еще какую-то песенку, назначенную на этот день. Иногда можно увидеть около пятидесяти унылого вида наркотов, сетующих на ломки и бегущих за парнем с гармоникой, а еще есть Человек, сидящий на плетеной скамейке и бросающий хлеб лебедям, толстый гомик в бабском наряде, выгуливающий на Восточных Пятидесятых свою афганскую борзую, старый пьянчуга, ссущий у столба надземки, еврейский студент-радикал, раздающий листовки на Вашингтон-сквер, садовник, обрубающий ветки деревьев, крысолов-дезинсектор, фрукт-интеллигент, зовущий по имени продавца у «Нэдика». Всемирная цепь наркотов, настроенная на струну протухшей спермы, перетягивающая руки в меблированных комнатах, дрожащая на предрассветных ломках. (Люди Старого Пита глотают черный дым в подсобке китайской прачечной, а Меланхоличная Малютка умирает на ломках от передозировки времени или отнятия дыхания.) В Йемене, Париже, Нью-Орлеане, Мехико и Стамбуле, дрожа под отбойными молотками и землечерпалками, клянут друг друга джанковыми ругательствами, каких никто из нас не слыхал, а из проезжающего мимо парового катка высунулся Человек