Воздушные потоки от движения тел разгоняли застоявшиеся лужи запахов: истощенно-мальчишеский запах пыльных раздевалок, хлорки плавательных бассейнов, высохшей спермы. Прочие запахи витками розовых спиралей добирались до неведомых дверей.

Матрос пошарил под умывальником и извлек оттуда пакет в оберточной бумаге, которая тотчас расползлась в руках и рассыпалась желтой пылью. На стол, уставленный грязной посудой, он выложил иглу, пипетку и ложку. Но ни один тараканий усик не учуял крошек тьмы.

— Дезинсектор делает доброе дело, — сказал Матрос. — Иногда чересчур доброе.

Он сунул руку в квадратную жестянку из-под порошка от насекомых и вытащил плоский сверток в красной с золотом китайской бумаге.

«Как пакет с шутихами», — подумал паренек. В четырнадцать лет лишился двух пальцев... Несчастный случай во время фейерверка Четвертого июля... позднее, в больнице — первое неслышное, властное прикосновение джанка.

— Они уносят ноги отсюда, малыш. — Матрос приложил руку к затылку. Он непристойно вихлял бедрами, вскрывая пакет — сложное сочетание завязок и оберток.

— Чистый стопроцентный героин. Едва ли человек сейчас жив... и это все твое.

— Так что вам от меня нужно?

— Время.

— Не понял.

— У меня есть то, чего хочешь ты. — Его рука коснулась пакета. Он продрейфовал в прихожую — голос далекий и слабый. — У тебя есть то, чего хочу я... пять минут здесь... час еще где-нибудь... два... четыре... восемь... Быть может, я опережаю сам себя... Каждый день умираю понемногу... На это нужно Время...

Он вернулся в кухню — голос громкий и отчетливый:

— Пять лет за дозу. На улице так дешево не бывает. — Он ткнул пальцем в разделительную линию под носом паренька. — Самый центряк.

— Мистер, я не понимаю, о чем вы.

— Поймешь, малыш... в свое время.

— Ладно. Так что же мне делать?

— Ты согласен?

— Да как... — Он бросил взгляд на пакет. — Что бы там... я согласен.

Паренек почувствовал внутри неслышный зловещий удар. Матрос провел ладонью по глазам паренька, и в руке у него оказалось розовое мошоночное яичко с одним закрытым пульсирующим глазом. Внутри полупрозрачной плоти яичка бурлила черная пена.

Матрос ласкал яйцо явно нечеловеческими руками — черно-розовыми, толстыми, жилистыми, с длинными белыми усиками, растущими из сморщенных кончиков пальцев. Смертельный страх и смертельная слабость охватили паренька, дыхание сперло, кровь застыла в жилах. Он прислонился к стене, которая, казалось, слегка подалась. Сделав над собой усилие, он вновь оказался в джанковом фокусе.

Матрос готовил укол.

— Когда начнется перекличка, мы будем тут как тут, верно? — сказал он, прощупывая вену паренька и слабым старушечьим пальцем растирая гусиную кожу. Он вставил иглу. На дне пипетки расцвела красная орхидея. Матрос сжал пузырек, наблюдая за тем, как врывается в мальчишескую вену раствор, всасываемый немой жаждой крови.

— Боже мой! — сказал паренек. — Так меня еще не двигали! — Он закурил и оглядел кухню, подергиваясь от потребности в сахаре.

— Разве вы не фуфлите? — спросил он.

— Этим дерьмом — молочным сахаром? Джанк — это улица с односторонним движением. Разворота нет. Ты уже никогда не сможешь вернуться.