— Марти! — сказал О’Брайен. — Ты что, можешь на него выйти?

— Ясное дело.

Они что-то подозревали. Человек не может всю жизнь оставаться копом, не выработав интуиции особого покроя.

— Идет, — сказал наконец Хаузер. — Но лучше тебе сдержать слово, Ли.

— Сдержу как миленький. Поверьте, я такие вещи ценю.

Я перетянул руку для укола, пальцы мои дрожали от нетерпения — архетип наркомана.

— Всего лишь старый джанки, ребята, безобидная, дряхлая и трясущаяся джанковая развалина. — Так я это дело изобразил. Как я и рассчитывал, Хаузер отвернулся, когда я начал нащупывать вену. Зрелище не из приятных.

О’Брайен сидел на ручке кресла, покуривая «Оулд Гоулдз» и глядя в окно с тем мечтательным выражением лица, с которым думают, «что-я-буду-делать-когда-выйду-на-пенсию».

Я сразу попал в вену. В шприц ворвался столбик крови, на мгновение яркий и густой, как красный шнур. Я надавил большим пальцем на поршень, чувствуя, как джанк с трудом продвигается по венам и питает миллион жаждущих джанка клеток, чтобы придать каждому нерву и каждой мышце силу и расторопность. Они за мной не наблюдали. Я наполнил шприц спиртом.

Хаузер жонглировал своим курносым полицейским кольтом и оглядывал комнату. Он был способен унюхать опасность, как зверь. Левой рукой он толкнул дверь стенного шкафа и заглянул внутрь. У меня засосало под ложечкой. Я подумал: «Если он заглянет еще и в чемодан, я пропал».

Хаузер резко повернулся ко мне.

— Всё, что ли? — прорычал он. — И не вздумай ебать нам мозги насчет Марти!

Слова прозвучали так угрожающе, что это удивило и потрясло его самого.

Я поднял шприц, полный спирта, и повращал иглу, дабы убедиться, что она насажена прочно.

— Еще пару секунд, — сказал я.

Я выпустил тонкую струйку спирта и хлестнул ею по его глазам, проведя шприцем из стороны в сторону. Он взревел от боли. Падая на одно колено и пытаясь дотянуться до чемодана, я успел увидеть, как он скребет левой рукой глаза, словно срывая невидимую повязку. Я толчком раскрыл чемодан, и моя левая рука сомкнулась на рукоятке пистолета — я правша, но стреляю левой. Сотрясение от выстрела Хаузера я почувствовал прежде, чем его услышал. Пуля вонзилась в стену позади меня. Не вставая, я дважды быстро выстрелил Хаузеру в живот, туда, где жилет задрался, обнажив дюймовую полоску белой рубахи. Мне показалось, он хрюкнул, после чего подался вперед и согнулся пополам. Одеревеневшая в панике рука О’Брайена рвалась к пистолету в наплечной кобуре. Чтобы хорошенько прицелиться, я сомкнул другую руку на запястье той, в которой держал пистолет, — у этого пистолета отшлифованный круглый ударник, так что использовать его можно только для двойного действия, — и выстрелил ему в центр багрового лба, дюйма на два ниже линии серебристых волос. Когда я видел его в последний раз, он уже был седым. Это было лет пятнадцать назад. Мой первый арест. Его глаза погасли. Он упал с кресла ничком. Руки мои уже искали самое необходимое, сметая записные книжки в портфель с моими записками, джанком и коробкой с патронами. Я сунул пистолет за пояс и, на ходу надевая пальто, вышел в коридор.