Миссисипи выкатывает в тихий переулок громадные известняковые валуны.
— Убрать свет! — завопил капитан «Киноплавучей страны»...
Далекое урчание желудков... С северного сияния градом сыплются отравленные голуби... Резервуары пусты... На голодные площади и переулки изумленного города с грохотом рушатся медные статуи...
Нащупывают вену на утренних ломках...
Строго под микстурой от кашля...
Тысячи наркотов штурмуют клиники кристаллического позвоночника, залечивают Седых Старух.
В известняковой пещере встретил человека с головой Медузы в шляпной коробке и сказал таможенному инспектору:
«Будьте осторожны...» Окаменел навеки, с рукой в дюйме от двойного дна...
Очковтиратели, оглашая станцию воплями, обирают кассиров с помощью педерастической куклы... («Кукла» — это мошенничество при размене денег... Известно так же, как «Вексель»...)
— Множественный перелом, — сказал хвастливый врач... — Я крупный специалист...
Бросается в глаза чахотка, свирепствующая на галереях, скользких от коховых плевков...
Многоножка обнюхивает железную дверь, проржавевшую до состояния тонкой черной бумаги от мочи миллионов педиков.
Это вам не родной чистый товар, это никуда не годная пыль; ватки вторяков хранят в себе останки дозы...
Кокаиновые клопы
Серая фетровая шляпа и черное пальто висели на Матросе, как на вешалке, скрючившись в атрофированной тяге-ожидании. Утреннее солнце высветило контуры Матроса, окруженного желто-оранжевым сиянием джанка. Под его кофейной чашкой лежала бумажная салфетка — непременный атрибут каждого, кто подолгу просиживает над кофе на площадях, в ресторанах, на вокзалах и в приемных всех стран.
Любой джанки, даже такого уровня, как Матрос, работает на джанковом Времени, а прежде чем совершить свое назойливое Вторжение во Время, принадлежащее другим, он, как и все просители, должен ждать. (Сколько чашек кофе в час?)
Вошел и уселся у стойки паренек с приметами долгого и болезненного джанкового ожидания на лице. Матрос встрепенулся. Черты его лица сделались смутными, окунувшись во вздрагивающую бурую дымку. Его пальцы шевелились на столе, читая брайлевский шрифт паренька. Взгляд неторопливо, испытующе следовал по завиткам каштановых волос на его затылке.
Паренек шевельнулся и поскреб затылок.
— Кто-то укусил меня, Джо. Что за гадюшник ты тут держишь?
— Кокаиновые клопы, малыш, — сказал Джо, рассматривая на свет яйца. — Ездил я с Айрин Келли, развеселая была бабенка. В Жоппе, штат Монтания, у нее от коки бред начался, вот она и давай носиться по гостинице и орать, что за ней гонятся китайские легавые с большими мясными ножами. В Чикаго я знавал одного легавого, так тот обычно нюхал коку в виде кристалликов, голубых кристалликов. Так вот, одурел он как-то раз и как заорет, что его преследуют федералы, а потом бежит в переулок и сует голову в урну. Я и говорю: «С чего это ты?» — а он отвечает: «Убирайся, а не то пристрелю. Я запрятался лучше некуда!» Когда начнется перекличка, мы будем тут как тут, верно?
Джо посмотрел на Матроса и развел руками в джанковом пожатии плеч.
Матрос заговорил своим исполненным сочувствия голосом, эхом звучащим в голове слушателя. Он с трудом составлял слова холодными пальцами: