– Так вы и Гришку с собой заберете?

– А куда ему? Сирота у нас Гришка, а я – сухоцвет бездетный. Уж воспитаю мальца, как смогу.

Упомянутый Гришка приблизился к нам, поздоровался.

– Тут теть Луша тебе гостинец принесла. – Он протянул мне сверток. – Всю ночь с нитками-иголками промаялась, так что прими, ваш бродь, не побрезгуй.

– И вот это вот. – В свободную руку мне ткнулся еще один пакет, поменьше да поувесистей, уже от Лукерьи Павловны. – Я тебе тут покушать собрала.

– Спасибо.

– Ты мне за проживание вперед заплатила…

– Возвращать не нужно, – покачала я головой. – Вы же не виноваты, что я до положенного срока у вас не дожила.

Мы попрощались, обнявшись, я даже всплакнула чуточку от подступившей сентиментальности.

– Сундук-то твой, – всплеснула руками женщина, когда объятия закончились. – Я его у Петровны оставила, у соседки.

– Заберу с оказией.

– Только денег ей за услугу не давай, – велела тетя Луша. – Уплочено ей за сохранение да и сверх того. А прибедняться будет – не верь, скажи, разбойный приказ на нее натравишь за скупку краденого.

Я кивала и всхлипывала, кивала и улыбалась, потом опять принималась реветь. Тетя Луша и Гришка пошли вниз по улице, мальчик поддерживал женщину под руку. Мне подумалось, что именно пожар сплел вместе эти две ниточки жизни.

Уже в приемной я развернула пакеты. В увесистом оказался еще теплый каравай, ломоть ноздреватого сыра и кус буженины, а в другом – новенький, с иголочки, черный мундир.

Шеф вышел в приемную в шесть, с удивлением посмотрел на мое форменное облачение, затем, с вожделением, на Лялин стол, застеленный скатеркой и заставленный тарелочками с едой. Пока начальство изволило размышлять у себя, мне удалось разжиться еще и чаем.

– Прошу, – пригласила я.

Он не чинился, присел, отхлебнул чаю, вгрызся в горбушку, чуть не мурча от удовольствия. Котяра он у нас, кто же еще.

– Вы догадались уже, кто под видом Ляли в чародейский приказ проник?

– Есть пара идей, – ответил Крестовский. – Способность трансформировать свое тело довольно редка и магическим образом трудноопределима, значит, опираться мы будем на косвенные признаки.

– А она обязательно женщина? Ольга Петровна то есть?

– Не обязательно.

– Так, может, это Петухов? – Моя версия нравилась мне безусловно: во-первых обер-полицмейстер вызывал личную неприязнь, а во-вторых, ну, он мужчина, поэтому никакой солидарности я к нему, в отличие от Ляли, не ощущала. – Прикинулся барышней самописной, проник в приказ…

– И сидел каждый день с десяти до шести? И ревновал Мамаева настолько, чтоб на убийство пойти?

– Да, не получается. Только все равно, мне…

Снизу раздался грохот входной двери, затопали сапожищи. Уборка никогда не являлась моей сильной стороной, но тут я проявила просто чудеса сноровки, свернув скатерть вместе со снедью и запихнув получившийся тюк в архивный шкаф.

Шеф же спокойно воззрился на вошедших и неторопливо допил свой чай до донышка. В приемную ввалились стражники числом пять с чардеем, мне ранее незнакомым. То, что он чардей, я заключила из туманных плетей волшбы, которые свисали с обеих его вытянутых вперед рук.