– Горазда ты, Евангелина Романовна, вехи обозначать, – сказал шеф и поцеловал меня в уголок рта.

Я пыталась подняться, чтоб хоть какое-то достоинство сберечь, но он не дал, удержав за спину:

– Теперь моя очередь обозначить, – и опять поцеловал, да так, что меня огнем обожгло, глубоко, властно, сладко.

– Я нес тебе цветы, чудо мое рыжее, а потом струсил, как мальчишка. Ты такая строгая была, отстраненная.

– Сам ты… чудо… рыжее… мое….

И каждое из этих слов было почти таким же сладким, как наши поцелуи.

А письмо маменьке я отправила только на следующий день.