– Михайло Иваныч? – наконец усмехнулся я, прерывая тягостную для обоих паузу.

– Простите меня, господин майор, – вдруг произнес он. – Не по моей воле вы тут, но все равно вину пред вами чую немалую.

– Погоди виниться, – прервал его я. – Ты мне сначала расскажи, что произошло. Мне Грюнштейн ничего толком не объяснил, да и то – врал больше.

– Грюнштейн? – Михай вскинулся. – Вы его знаете?

– А кто меня под стражу брал, как думаешь? Прямо на заставе арестовали.

– Грюнштейн – выкрест. Сын дрезденского жида-ювелира. Был сержантом гренадерской роты Преображенского полка. Елизавета Петровна обещала его назначить поручиком своей лейб-кампании. Указ уже готовится. Тыщу душ крепостных ему императрица дарует за заслуги оказанные.

Я кивнул. Выходит, никуда мы от лейб-кампании ни делись. Такое название получили триста архаровцев, которые возводили дщерь Петрову на престол. Исторические хроники, даже симпатизирующие Елизавете, в один голос описывают их как моральных уродов.

Это были скоты, дорвавшиеся до чинов и власти. Отморозки. Хамы, вошедшие в силу и почуявшие безнаказанность. Сама императрица опасалась их гнева, а они, почуяв слабину, окончательно распоясались. Правда, тот же Грюнштейн в итоге плохо кончил, но произошло это спустя несколько лет.

Жизнь его закадычного приятеля, лейб-кампанца Шварца, оборвали вилы простой крестьянки, на честь которой тот вздумал покуситься.

Таковы были эти люди, чьи штыки помогли Елизавете устроить дворцовый переворот.

Теперь эти козлы начинают наводить свои порядки по всей России. Пусть только-только, но в разгар сразу трех войн их действия более разрушительны, чем атомная бомба.

Грюнштейн… Судя по его видной роли в дворцовом перевороте – уж не он ли и есть тот самый Балагур, человек из будущего?

Я приступил к главному, задавая вопросы, сводившиеся в итоге к одному – судьбе законной императрицы:

– Где Анна Иоанновна? Что с ней? Она жива?

– Официальным манифестом Елизаветы объявлено, что царица умерла вчера ночью.

Меня это утверждение навело на ряд размышлений. В привычной истории императрица должна была скончаться через два года – в 1740-м. Не стану отрицать, мое вмешательство в обычный ход вещей многое изменило, но вряд ли в данном случае мы имеем дело с естественной смертью. Очевидно, я просто подтолкнул другую сторону к более активным действиям. Переворот начался намного раньше.

И тогда…

– Ее убили, да? – Мой взгляд заставил Михая опустить голову. – Не молчи, говори правду.

Поляк вскинулся, парик съехал набок:

– Не знаю, господин майор. Никто ничего не знает. Только Ушаков. Ему ведомо.

– Ушаков! – Я сжал кулаки. – Почему он? Чего ему не хватало?

– У них с Бироном нелады промеж собой вышли. Будто кошка пробежала. Императрица вдруг к нему охладела, с докладом до себя перестала допускать. Опалой повеяло. И Волынский, министр кабинета, нашептал, что Бирон с Остерманом ищут предлог, чтобы Ушакова в Сибирь на веки вечные отправить.

– За что в Сибирь? – поразился я.

– Мало ли за что, – пожал плечами Михай. – Был бы человек, а причина сыщется. И Анна Леопольдовна тоже к нему расположения не выказывала. Палаческим и постыдным называла ремесло его. Тогда генерал-аншеф и обратил взор свой на цесаревну Елизавету Петровну. Надежду в ней увидел на будущее свое. Она его и благословила. Денег французы со шведами дали изрядно. Много ртов ими закрыто было, много кого на сторону свою перетянуть удалось. Людишки к золоту завсегда жадные были.