Там, в деревне, через улицу, почти в створе интересующего нас дома, некогда хата стояла. Ныне дотла сожженная – одна лишь печь с трубой посреди прочего уцелевшего мусора. Вот они меня той же ночью до того места довели и на печи пристроили, сверху мусором закидав. Взрослый человек там всяко не схоронился бы. После этого мужики в лесок к схрону возвратились, ну а я остался. Наблюдать. А температура ночью уже почти до нуля опускалась. Да еще, скрючившись в одной позе, на холодных камнях лежать пришлось. Так что к утру моя легкая простуда предсказуемо переросла в тяжелую. Но все-таки оно того стоило. В восьмом часу увидел я этого абверовца, в нужник важно прошествовавшего, уже при полном параде. Помню, мордоворот у него был – будь здоров, даже не с двойным – с тройным затылком… Ну, думаю, раз при мундире, значит, скоро поедет. И действительно – ровно в восемь остановилась у дома машина в сопровождении двух мотоциклов охраны. Мордоворот вышел с портфельчиком, уселся в нее и уехал. С почетным эскортом – один мотоцикл спереди, второй – позади. Я тогда потихонечку из своего укрытия выбрался, на землю упал и ползком, ползком, огородами…
Вернулся, рассказал, что да как. Номер легковушки назвал, приметы абверовца. Михалыч смотрит на меня и вдруг говорит: да ты, парень, весь горишь! А я и в самом деле еле на ногах стою. Они-то изначально намеревались меня сразу назад в отряд отправить, а теперь видят, что в таком состоянии я тридцать километров в одиночку могу и не одолеть. В общем, растерли они меня остатками спирта из фляги, уложили в небольшую канаву, телогрейки свои поснимали, накрыли, а сверху еще и прелой листвой присыпали. Приказали, как чутка оклемаюсь, их не дожидаться – топать на базу. Предварительно оставив о том весточку – ветку сломанную в землю воткнуть. Лукин сказал, что возвращаться они по-любому через это место станут, так что либо «прочтут» послание, либо если я все-таки не рискну в одиночку, то подберут. Правда, второе, говорит, не шибко желательно, поскольку уходить, при положительном исходе, бегом придется. Ну а затем забрали вещмешки с гранатами, автоматы и ушли в засаду.
А я, едва они ушли, тут же и отключился. Оно и понятно – мало того, что всю ночь глаз не сомкнул, за домом наблюдая, так еще от температуры высоченной колотило – мама, не горюй!.. В общем, проспал почти полдня. Проснулся, лишь когда солнце уже садилось. И не просто проснулся – а от звуков далекого боя. Взрывы, пальба… Очень много пальбы для просто ответки мотоциклетного сопровождения. Это меня сразу насторожило… А потом все как-то резко оборвалось. Я из канавы вылез, в сумрак всматриваюсь, жду, когда мужики появятся. Не менее часа прождал – это точно. Потому что совсем темно стало. Ну, думаю, может, место впотьмах проскочили, может, еще чего… Да только вторую ночь на голой земле да под открытым небом точно не выдержу. Решил возвращаться в одиночку. Километра четыре, через лес, по сплошной темноте, пожалуй, что и одолел. А дальше – всё. Чувствую, силы оставляют. Сейчас упаду и больше не встану. У меня близкое к такому состояние уже было однажды, в блокадном Ленинграде, в декабре 41-го… Всё, думаю, хана. Тут гляжу – вдали несколько огоньков горит: похоже, жилье какое-то близко… Ну, я из распоследних сил – туда. Причем уже на уровне буквально животных рефлексов, не задумываясь, что за огни, чьи дома, немцы ли, свои ли?.. Добредаю – мать моя, женщина! Это ж Поречье! Получается, с какого-то времени я вообще не в ту сторону загребал. Не приближался к базе, а наоборот – удалялся от нее!..