— Остановитесь! — взывал старик, — Остановитесь, люди! Выходите строить! Иначе не одолеть болезни!! Колокола! Колокола поднимайте! И звоните! По всей земле звоните! Слово и Дело!!

Но никто его больше не слушал. Какой-то милиционер и рабочие попытались стащить старика с машины, однако тот отбивался, швыряя в них звезды и флаги, кричал:

— Я будущее видел! Я знаю, что нужно делать! Обыденный храм! Храм строить!

Рабочие рвали Андрея Николаевича в разные стороны, пробовали столкнуть вниз, но, боясь остроконечных стальных звезд в его руках, отскакивали. А старик метал эти звезды над головами людей, так что на толпу обрушивался звездопад.

— Слово и Дело! Слово и Дело!!.

Откуда-то появились санитары в белых халатах, с черной, длиннорукавой рубахой. Безбоязненно полезли в кузов. Им помогали милиционер и несколько ловких добровольцев, выброшенных толпой. Старика повалили в кузове, опутали сначала гирляндой, чтобы не рвался, и лишь потом обрядили в смирительную рубашку. Однако и связанный он отбивался ногами и, обращаясь к шумящему, как океан, народу, кричал подбитой птицей:

— Слово и Дело! Слово и Дело…

Сторожить монастырский яр уже не было смысла: берег рушился по-прежнему, однако плотно спрессованный песок был чист и безгрешен. Разве что изредка за отвалившимся пластом открывались едва заметные очертания ямы, на дне которой внимательный глаз различил бы неширокую буроватую полосу — то ли ожелезненный, спекшийся желвак песка, то ли следы потеков от мощного черноземного слоя. Разрешить сомнения можно было, подобравшись вплотную, но никто, кроме Деревнина, не подбирался близко к отвесному яру. Сверху не заглянешь из-за нависшего над обрывом толстенного дерна; снизу же подъедешь только в большую воду, и то если хватит отваги сунуться под опасный берег. Поэтому Деревнин постепенно успокоился и лишь изредка, выезжая на монастырский плес в резиновой лодке, глядел на обрыв, как глядят на убитую змею.

Между тем в начале каждого лета, особенно по выходным дням, у противоположного берега якорились десятки «резинок» с рыбаками: начинался клев толстолобика. Завидя лодки напротив яра, Деревнин накачивал свою, брал удочки и плыл на монастырский плес. Его тянуло сюда всякий раз, как только возникало людское оживление. При этом он ощущал какое-то ревностное чувство, словно ожидалось покушение на его частную собственность.

В этот год вода подзадержалась и к началу июня стояла еще высоко. Толстолобик брал вяло — разжирел на вольных разливах, но рыбаки уже застолбили места и целый день качались на волнах от буксиров и самоходных барж. И с ними вместе, придремывая от тепла и плавной зыби, торчал у своей вешки Деревнин. Берег еще рушился, но не от напора воды, а от беспрестанно идущих речных судов — фарватер проходил под самым яром. Никто уже не замечал всплесков глыб плотного песка, как, впрочем, не замечалось любое движение на реке, когда взгляд прикован к поплавкам и ухо слышит лишь звон сторожевых колокольчиков.

Буро-черное пятно на желтом песке береговой стены Дергвнин увидел не сразу. Вдруг глаз зацепился за примелькавшийся предмет и потянул за собой сознание. Сначала почудилось, что это сползший с кромки яра пласт дерна. Но, присмотревшись, Деревнин различил очертания ямы: песок, перемешанный с черноземом, ясно отбивал ее контуры.