Ты помнишь, что меня зовут Гуро? – говорит она

и легонько улыбается, и я отвечаю, что помню, и мы идем вниз по улице, и женщина по имени Гуро говорит, что снегу-то навалило будь здоров, немерено, мы тонем в снегу, снег никто не чистил, и тропинки в снегу никто не проторил, говорит она, а собака, ей-то, поди, вообще трудно идти? и я тотчас беру Браге на руки, смахиваю с него снег, а она говорит, что в «Еде и напитках» я был без собаки, и спрашивает, не привязывал ли я его за дверью кафе; ну что за вопрос, думаю я, не стану я на него отвечать, с какой стати она об этом спрашивает, думаю я, а она спрашивает, что привело меня в Берген, и я отвечаю, что знакомец мой захворал и я хотел проведать его, и хорошо, что приехал, он ведь и впрямь был совсем плох, так что я отвез его на станцию Неотложки и они положили его в Больницу, говорю я, а она говорит, что я и впрямь сделал доброе дело, и на это мне сказать нечего, а она спрашивает, живу ли я по-прежнему на Дюльгье, и я киваю, а она говорит, что вообще-то ей это известно, ведь мы знакомы, говорит она и добавляет, что, судя по выговору, родом я из Хардангера, и если бы она не знала, что я из Хардангера, то все равно бы догадалась, по выговору, говорит она, и я говорю, она, мол, совершенно права, вырос я в Хардангере, в Бармене, в маленькой усадьбе с фруктовым садом, говорю я, а она говорит, что знает, я все это ей рассказывал, неужто не помню, говорит она, хотя, наверно, я был слишком пьян, чтобы что-нибудь запомнить, тогда, в тот раз много лет назад, я рассказал ей, что родом из Бармена, что вырос в усадьбе с фруктовым садом в Хардангере, говорит она, а я говорю, что действительно там вырос, но позднее, мол, жил в Бергене, а теперь вот уж который год на Дюльгье, и она говорит, что, если я так долго жил в Бергене, не мешало бы мне знать город, и я говорю, что она совершенно права, но в Бергене я жил много лет назад и в ту пору гулял по городу нечасто, учился в Художественном училище, на отделении Живописи, но Училище так и не окончил, говорю я, а она говорит, что, стало быть, жил я здесь не так уж долго, говорит она, и что она, мол, все это знает, я ей рассказывал, да, я ведь художник, и я говорю, мол, в некотором смысле, а она говорит, что хоть и не может считать себя художницей, но руки у нее ловкие, она любит рукоделие, им и живет, невесть сколько скатерок расшила, больших и маленьких, и дорожек, коротких и длинных, хардангерским узором, говорит она, а хардангерской вышивке она выучилась у Бабушки, так что вышивает согласно подлинной традиции, говорит она, еще она вышивает косынки для бунадов, крестом, и этому тоже выучилась у Бабушки, уж и не упомнит, сколько вышила, очень много, теперь ведь всем и каждому подавай на праздник народный костюм, а вышивать хардангерским узором да расшивать косынки крестиком мало кто умеет, говорит она, и свои работы она поставляет в магазин народных промыслов, тем и зарабатывает на пропитание, говорит она, а что оказалась она в Бергене, вообще-то чистая случайность, по окончании школы она нашла место в магазине под названием «Дары Хардангера» и работала там, пока магазин не обанкротился, а потом просто осталась жить в Бергене, в разных местах жила, но теперь уж много лет, не счесть сколько, снимает квартиру неподалеку от «Убежища», на Смалганген, 5, в первом этаже, говорит она и добавляет, что мне это хорошо известно, и нынче она, мол, сперва зашла в «Еду и напитки», выпить бокальчик вина, а потом была у подруги, но если б знала, что вдруг нагрянет зима, что вдруг повалит снег, то сидела бы нынче дома, говорит она, а я думаю, что ж она все болтает и болтает, я уже не улавливаю, о чем она рассуждает, и по-моему, думаю я, у подруги она не была, сидела в «Еде и напитках» и пила красное вино, поскольку навеселе, думаю я, хотя, может, она и у подруги пила красное вино, а она повторяет, что была у подруги, но перед тем, как идти к ней, подумала, что надо бы выпить бокальчик вина, говорит она, потому и зашла в «Еду и напитки», а вскоре туда пришел и я, говорит она, и я думаю, вполне возможно, что она сперва зашла в «Еду и напитки», а уж потом к подруге и у той опять-таки пила вино, думаю я, все может быть, но, так или иначе, она знает дорогу в «Убежище», думаю я и говорю, что надеюсь, в «Убежище» найдется свободный номер, а она спрашивает, бронировал ли я комнату заранее, как в прежние годы, и я говорю, что нет, обычно бронирую, но на сей раз поездка состоялась неожиданно, а я, мол, частенько останавливаюсь в «Убежище» и знаю тамошних портье, которые давно там работают, а они знают меня, некоторые, но не все, ведь в последние годы портье там постоянно меняются, такое впечатление, будто народ, едва начав работать, сразу же увольняется, говорю я, и она говорит, ну да, ну да, гостиниц и прочих ночлегов в Бергене много и становится все больше, так что без крыши над головой я не останусь, в крайнем случае, если вдруг всюду будет переполнено, я могу заночевать у нее, говорит она, разве же она не пустит к себе провинциала, когда он в Бергене и ему нужна крыша над головой на ночь, тем более что раньше он несколько раз ночевал в ее квартире, даже в ее постели, говорит она, а я не понимаю, о чем она толкует, поди, просто болтает, язык-то без костей, думаю я, но чтоб я ночевал в ее постели? короче, я говорю спасибо, большое спасибо, но я не люблю обременять людей, неловко мне это, говорю я, лучше заночую в «Убежище», если, конечно, найдется свободный номер, а она говорит, что это, конечно, дело хозяйское, но если в «Убежище» нет свободных комнат, я всегда могу переночевать у нее, ведь она даже спала со мной в одной постели в «Убежище», мол, она-то помнит, хоть это и было давно и у меня тогда были каштановые волосы до плеч, а не как сейчас, длинные седые, стянутые на затылке черной резинкой, говорит она, и опять я не понимаю, о чем она толкует, а она говорит, что не годится в этакую погоду обивать пороги гостиниц да спрашивать насчет свободного номера, хотя на Брюггене гостиницы стоят почти что впритык друг к дружке, говорит она, и я повторяю, что номер в «Убежище» для меня, как правило, всегда есть, а она говорит, что чаще всего там и правда есть свободные номера, но иной раз в Бергене происходят разные мероприятия, семинары, конференции, конкурсы музыкантов-скрипачей, да много чего, и тогда, как ей известно, в «Убежище» тоже все бывает занято, говорит она и поясняет, что если, мол, в такую пору случалась конфирмация, или свадьба, или похороны, или что-нибудь еще и она пыталась загодя снять в «Убежище» комнаты для тех, кто приедет в Берген, то свободных мест в «Убежище» вовсе не было; я молчу, и мы начинаем подниматься в гору и скоро будем на Холме, где в Бергене расположен Университет, думаю я, и само это название если и не пугало меня, то всегда наполняло благоговейным трепетом, почтением, не знаю почему, но я, можно сказать, уважаю Университет, место, где люди день и ночь читают, размышляют, пишут, беседуют и знакомы с самыми разными науками, как уважаю и тех, кто там работает, думаю я, вот и Алес моя там училась, изучала историю искусств, в частности иконопись, думаю я, а в те годы, когда я учился в Художественном училище, там преподавал профессор из Бергенского университета, Кристи его звали, он читал лекции по истории искусств, и, пожалуй, из этих лекций я за годы в Училище почерпнул больше всего, еще бы, профессор Кристи рассказывал об истории изобразительного искусства начиная от древнейших времен, и не только рассказывал, но показывал диапозитивы, диапозитивы рисунков, картин и скульптур всех времен и народов, он очень много рассказывал, и все, что он показывал и рассказывал, просто поражало, ведь произведения искусства были одно другого совершеннее, сказать по правде, именно тогда я осознал, как мало могу предъявить сам, почти ничего, хотя кое-что все-таки мог предъявить, кое-что сугубо мое, ведь в моих картинах было что-то такое, чего не было в других картинах, какие я видел, это я понимал, и пусть это немного, но все-таки лучше чем ничего, я кое-что умел, кое-что знал и видел кое-что, чего нет в том, что показывал профессор Кристи, кое-что совсем другое, с собственным светом, но достаточно ли этого? можно ли быть и считать себя художником только потому, что в твоих работах есть что-то сугубо твое? не требуется ли здесь чего-то большего? вот так я думал и начал сомневаться, сумею ли я писать картины, которые чего-то стоят, не лучше ли бросить все это, ведь едва ли меня можно назвать художником, вероятно, того, что я умею, и того, что есть у меня, но нет у других, слишком мало, так что, пожалуй, и я слишком мал, и что же мне делать? чем еще я мог бы успешно заняться? к чему еще у меня есть талант? к чему у меня, как говорится, есть способности? что бы это могло быть? и хочется ли мне заниматься чем-то другим, а не писать картины? вот так я думал, шагая рядом с женщиной, которая определенно звалась Гуро и с которой я определенно спал в одной постели, причем не где-нибудь, а в «Убежище», да, сколько же всего приходится выслушивать, думаю я и знай поглаживаю собаку по спинке, а она приятно греет мне грудь, и вот эта женщина, которую определенно зовут Гуро, говорит, что осталось совсем немного, мы уже почти пришли, хотя продвигаемся медленно, трудно ведь идти, вернее, ковылять по глубокому снегу, говорит она, а я думаю, что мало-помалу мне становилось ясно, что в особенности я любил те картины и тех художников, у которых наиболее отчетливо обнаруживался собственный внутренний образ или как уж его назвать, они пишут его снова и снова, но картины всегда не похожи одна на другую, нет-нет, не похожи, они всегда разные, и, тем не менее, сходство есть, все они похожи на ту, что не написана, не может быть написана, но всегда незримо присутствует за написанной картиной или в ней, потому-то написанная картина всегда похожа на ту незримую, все картины как бы указывают на сокрытый за каждой из них незримый образ, и этот образ присутствует в каждой из картин, думал я и ничуть не сомневался, что как раз такая картина имела ценность, картина маслом на холсте, не больше и не меньше, потому что скульптуры, рисунки и разного рода гравюры, выполненные в разной технике, могли быть сколь угодно красивыми, однако ж для меня имело ценность лишь написанное маслом на холсте, акриловые краски я просто на дух не выносил, а рисовать я, конечно, умел, за годы в Художественном училище много рисовал, умение рисовать считалось весьма важным, но после того как бросил Училище – признаться, моя позиция с тех пор не изменилась, – рисунком, как таковым, никогда не занимался, разве что время от времени делаю эскиз, набросок картины, который зачастую совершенно не похож на ту картину, какую я позднее, возможно, напишу, скорее он указывает направление или просто намекает, создает некое впечатление, и возможно, поэтому альбом и карандаш у меня всегда с собой в сумке, которую я постоянно ношу на плече, думаю я и слышу, что она, Гуро то есть, спрашивает, как и все прочие, могу ли я прожить на свое искусство, на свои картины, а этот вопрос мне задавали так часто, что я уже не в силах отвечать на него, и вообще не пойму я, как она, сама живущая на то, что вышивает скатерти и дорожки хардангерским узором да косынки к бунадам, может об этом спрашивать, и просто коротко говорю: да