Красота, говорит он

а я поднимаю свою чашку с кофе и молоком и чокаюсь с ним

Твое здоровье, говорю я

И твое, говорит он

Так тоже можно чокаться, говорю я

Ну вот, выпьем сейчас, а потом возьмем такси и поедем в Неотложку, говорю я

Нет, говорит Асле

и настает тишина

Лучше отвези меня домой, говорит он

а я думаю, что, так или иначе, не могу уехать от него, ведь он нездоров, и думаю: вдруг бы я не поехал сегодня вечером в Берген, решил, что слишком устал и что усталый шофер опасен, вдруг бы не рискнул или не смог снова поехать в Берген, думаю я и теряюсь в догадках, почему мне казалось, что поехать необходимо

Так будет лучше, говорит Асле

Да, говорю я

и думаю, что, останься Асле лежать на Смалганген, на лестнице дома номер 5, в снегу, он так бы и лежал там под снегом и кто знает, чем бы это кончилось, ведь народ там ходит редко, по крайней мере, в этакую погоду, он мог бы замерзнуть насмерть, наверняка бы замерз насмерть в снегу, думаю я и поднимаю чашку с кофе и молоком, а Асле поднимает свой бокал с пивом

Мы с тобой давно друг друга знаем, говорю я

Почитай всю жизнь, говорит он

По крайней мере, такое впечатление, говорит он

и отпивает глоток пива, ставит бокал на стол и говорит, ему, мол, надо отлить, и сейчас он настолько успокоился, что все будет хорошо, говорит Асле, встает, а я сижу, смотрю прямо перед собой, на его пиво, на желтое золотистое пиво, и вдруг слышу громкий шум и вижу, что Асле в своем черном пальто лежит на полу, я встаю, подхожу к нему, подходит и Бармен, стоит, опустив руки, и смотрит на Асле, и те, что поодиночке сидят за своими столиками, тоже встают, подходят к нам, один наклоняется, берет руку Асле, долго держит ее, потом быстро поднимает голову

Пульс слабый, говорит он

и глядит на меня, а я только киваю и слышу, как Асле тихо говорит: помоги мне встать, а те, что подошли, по-прежнему стоят, и я говорю, что так нельзя, ты нездоров, третий раз уже упал, говорю я, а один из подошедших говорит, мол, такое бывает, с ним самим тоже случалось, я ведь слыхал, поди, про белую горячку, говорит он, по-научному delirium tremens, говорит он, или про белочку, говорит он и добавляет, что ему дважды довелось быть очевидцем, как люди из судовой команды от нее помирали, правда, давно это было, он ведь и сам, мол, давно не юнец, а тех двоих, что померли, аккуратно запаковали в мешки, привязали к ногам груз, осторожно подняли и, когда капитан сказал «упокойтесь с миром», опустили покойников в море, меж тем как один из верующих на борту – на судне всегда найдутся верующие, один либо двое, – читал Отче наш, а сам он и еще некоторые, что знали псалмы, пытались петь «Ближе к тебе, Господь мой», тем и кончилось, и все почувствовали облегчение, вот тогда-то в самый раз было осушить рюмашку или три, и кто-то еще говорит, да, что верно, то верно, а третий говорит, точно, был раньше такой обычай: ежели кто помирал далёко в море, там его и хоронили, куда иначе девать покойника-то? далёко в море? в жару? когда солнце вовсю палит? только и оставалось, что положить покойника в мешок, привязать груз да поскорее отправить за борт, говорит он, и море их принимало, говорит он, а другой говорит, мол, да, принимало, ведь Бог есть и в море, говорит он, а третий замечает, что море – самое большое кладбище на всем свете, а может, и самое лучшее, говорит кто-то, в море больше Бога, чем на суше, добавляет кто-то еще, наступает тишина, а потом кто-то говорит