– О, я не в том смысле. Я вообще. Вас кто-нибудь провожает? Я имею в виду – до Бреста?

– Нет. А что?

– Ничего… Там большие очереди.

– Я знаю. Ничего. Спасибо за беспокойство.

– Н-да… Ну что ж… Еще раз счастливого пути…

– Спасибо.

Гольский повесил трубку на рычаг автомата. Рядом, в нескольких шагах от темной телефонной будки, на углу Горького и Готвальда, его светлая «Волга» тихо урчала невыключенным двигателем. Но Гольский не вышел из будки, а стоял в ней, держась за трубку, как за поручень в трамвае или, точнее, как за последнюю нить, связывающую его с Анной Сигал. Уже давно, больше месяца, он боролся с этим искушением позвонить ей, попросить о встрече. И он победил себя – почти, до этого последнего дня, когда уже и заикаться о встрече нелепо. Она уезжает! И это хорошо, это прекрасно, потому что ее отъезд, только ее отъезд спасет его. А иначе…

Это было весь этот месяц. И неделю назад, и три дня назад, и вчера, и даже несколько часов назад во время этой проклятой демонстрации еврейских отказниц Гольский думал об Анне. Она жила в его мыслях постоянно – днем, ночью, за обедом в офицерской столовой в Ясеневе, в машине, на оперативках, на улице и даже в постели, которая теперь, с помощью Анны, а точнее, с помощью ее врача, стала опять двуспальной. Да, даже занимаясь сексом с другими, Гольский думал об Анне Сигал – ревниво и самоистязательно. Два месяца назад, когда в ресторане «Армения» Гольский сказал Анне о возможном приезде Максима Раппопорта, он не врал. Этот Раппопорт и там, в Америке, раскрутился так, что сам министр нефтяной промышленности позвонил в КГБ с просьбой впустить этого Раппопорта в Москву для переговоров о срочных поставках бурильных станков из Техаса. И если бы Гольскому удалось завербовать Анну, то этот Раппопорт, вполне возможно, стал бы поставлять в Москву не только бурильное оборудование. Однако все обернулось совсем иначе, и теперь Анна сама едет к этому Раппопорту.

Но, черт возьми, почему у такой красивой женщины все мужчины – евреи? И почему вообще все красивые русские бабы – с жидами? И почему его, потомственного дворянина, русского до двадцатого колена, всегда волновали и манили еврейки? Неужели действительно, как сказал Игунов, это только голос крови и свойственное всем русским мужчинам генетическое желание отомстить за скифских женщин, которые были наложницами хазарских царей?

Но ведь Анна не еврейка. Объяснять, как это делают обычно, влечение русских женщин к евреям и огромное, непропорционально высокое количество смешанных русско-еврейских браков только тем, что евреи не пьют, смешно. Во-первых, и евреи пьют, а во-вторых, среди ста миллионов русских мужчин еще можно найти хотя бы миллион непьющих. То есть как раз столько, сколько в стране мужчин еврейских. Но почему именно эти трезвые русские мужчины женятся на еврейках?

Гольский хотел бы поговорить на эту тему с Анной. Но…

Он усмехнулся даже мыслям об этом. «Между Россией и еврейством существует взаимное влечение и предустановленная связь…» – так, кажется, сказал этот отец Сергий, которого цитировал пьяный Игунов…