Мы с Мириам, счастливые, сидели на кровати, с удовольствием наблюдая этот удивительный праздник счастья. Невероятное зрелище. Это было ярчайшее проявление любви человека к жизни.

– Мы свободны! – пропела я в такт музыке.

– Да. Никаких больше гадких медсестер!

– Никаких больше «Хайль, доктор Менгеле!».

– Никаких больше экспериментов!

– Никаких больше уколов!

– Никаких больше повешений.

– Никаких больше…

Мы соревновались, кто назовет больше вещей, по котором мы никогда не будем скучать на свободе.

– Можем делать, что хотим! – воскликнула Мириам, всем своим существом выражая удовольствие.

Ее слова заставили меня задуматься. «Можем делать, что хотим».

Я по-прежнему смотрела на празднующих, но я их не видела. Я слышала музыку и песни, но я их не слушала.

Можем делать, что хотим. Делать, что хотим. Мы свободны.

У меня перед глазами встал дом. Я услышала звуки фермы: рубка дров, кудахтанье куриц, мычание коров. Я почувствовала запах спелых фруктов из нашего сада. Не знаю, сколько я так просидела.

Мириам прервала мое видение.

– В чем дело, Ева? – она дернула меня за руку. – Ева! Что такое?

Я повернулась к сестре и, когда мне удалось сосредоточить взгляд на ней, сказала:

– Домой. Я хочу домой.

Мириам вгляделась в мое лицо.

– Хорошо, – сказала она. – Мы свободны. Давай пойдем домой.

Мы собрали наши скудные пожитки и спрятали их под кроватью и в одежде. Мы спали крепко и спокойно, потому что у нас был план – при первой же возможности отправиться домой.

На следующий день советские солдаты собрались вокруг нас. Они попросили нас с Мириам и остальных детей (почти все они были близнецами) надеть полосатую форму заключенных поверх нашей одежды. Поскольку мы были близнецами Менгеле, мы никогда не носили униформу Освенцима. На мне и так было два пальто, потому что стоял мороз. А под пальто и платьем мы с Мириам хранили все наше имущество: еду, плошки, одеяла – то, что здесь было на вес золота.

Советские солдаты выстроили нас в строй и вывели из бараков через высокий забор колючей проволоки; мы с Мириам за руки шли во главе строя. Рядом шла медсестра с маленьким ребенком на руках. Нас непрерывно снимали огромные камеры. Я посмотрела на одного из операторов и подумала, зачем ему нужны наши снимки.

Мы что, кинозвезды? Я затрепетала от этой мысли. Из настоящих фильмов мы с Мириам смотрели только те, в которых играла Ширли Темпл – мама специально возила нас в город.

К моему удивлению, когда мы прошли через забор, оператор отправил нас всех обратно и сказал пройти еще раз. Мы с монахинями, медсестрами и солдатами вернулись в барак и вышли из него, как нам сказали. Мы повторили это действие несколько раз, пока оператор не был удовлетворен результатом. Много лет спустя я узнала, что все это было нужно для пропагандистского фильма, который показывал, как советская армия спасает детей-евреев от фашистов.

Наконец мы с Мириам, рука об руку, в последний раз вышли из барака. Мы с Мириам пережили Освенцим. Нам было одиннадцать.

Оставался только один вопрос: как же нам вернуться домой?

Все бывшие заключенные готовились уходить. Они просто вставали и уходили из лагеря. Я не знала, куда идти нам с Мириам. Я понятия не имела, где мы находимся. У меня не было никакой возможности разобраться, где находятся Польша и Советский Союз. Поскольку я училась в маленькой румынской деревушке, я почти ничего не знала об окружающем мире.